Мой прекрасный негодяй
Шрифт:
Его вдруг охватила смертельная усталость, утомление, от которого защемило в груди. Бекингем предсказывал, что рано или поздно ему придется расплачиваться за свой образ жизни, и Давенпорту показалось, что его кузен прав.
Он вдруг пошатнулся, вытянул вперед руку и услышал, как бокал выпал из его рук и, тихо звякнув, покатился по полу.
У Давенпорта все поплыло перед глазами, он прищурился, пытаясь сосредоточиться на лице Ксавье, и тут сквозь застилающую взор пелену до него донесся голос Лидгейта:
– Вы опоили его? Неужели, по-вашему,
– Думаю, что да, – последовал холодный ответ Ксавье. Подхватив Давенпорта под мышки, маркиз снова опустил его в кресло. Однако Давенпорт не остановился, когда его спина коснулась подушки. Он все падал и падал, не зная, за что ухватиться, не в силах сделать хоть что-нибудь ради собственного спасения.
Затем тьма нахлынула на него и поглотила целиком.
Двумя неделями раньше
– Уволена? – только и смогла выговорить Хилари Девер, со все возрастающим чувством ужаса глядя на высокую худую женщину за элегантным письменным столом. – Но… но ведь вы всегда были довольны моей работой, мисс Толлингтон. Я не понимаю…
Академия мисс Толлингтон для молодых девиц из благородных семей заменила Хилари родной дом с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать лет. Вся ее жизнь была связана с ней, сначала в качестве ученицы, а затем преподавательницы танцев и изящных манер. Ни одна девушка не покидала заведение мисс Толлингтон, не получив самую основательную и суровую подготовку в том, что касалось балов, этикета и поведения в свете, от мисс Хилари Девер.
В данный момент Хилари, уже достигшая двадцатилетнего возраста, находилась под опекой человека, у которого имелось столько воспитанниц, что он совсем забыл о ее существовании. Что, впрочем, Хилари вполне устраивало, ибо последней партией, которую лорд Девер пытался ей навязать, был старый беззубый развратник восьмидесяти лет.
Она отдала академии все силы – и вот теперь в ее услугах больше не нуждались.
К чести мисс Толлингтон, на ее худом некрасивом лице отразилось искреннее сожаление. Она достала маленький кружевной платочек и поднесла его к губам.
– Видите ли, ко мне недавно явилась с визитом леди Эндикотт.
Хилари прикусила губу. Леди Эндикотт принадлежала к семейству Блэков и отличалась крайним высокомерием. Отношения между Блэками и Деверами никогда нельзя было назвать дружескими.
– А какое отношение имеет к этому леди Эндикотт? – Хилари знала заранее, что какими бы ни были слова ее светлости, ничего хорошего они ей не сулили.
– К сожалению, леди Эндикотт имеет самое прямое отношение к управлению академией. – Мисс Толлингтон заморгала, морщинки у ее рта сделались глубже. – Дело в том, мисс Девер, что ее светлость – наша новая дама-патронесса.
– Ох! – Хилари стиснула кулаки так, что ногти вонзились в мякоть ладоней. – Да, я понимаю.
Что бы она ни делала, какой бы ни была, люди вроде леди Эндикотт никогда не удостоят
Ее душило отчаяние от собственной беспомощности. Она так старалась, работая здесь. Хилари даже не представляла себе, что еще могла сделать, чтобы убедить всех: она не такая, как все прочие Деверы, а хорошо воспитанная, добропорядочная юная леди, которая вовсе не заслуживает того, чтобы ее судили за грехи предков.
Даже в такую минуту Хилари не могла позволить себе понурить голову. Всегда надо держаться с достоинством, как бы скверно она ни чувствовала себя в глубине души. Но горечь поражения, по-видимому, отразилась на ее лице. Мисс Толлингтон между тем коснулась краешка глаза носовым платком, после чего сдавленным голосом произнесла:
– Мне так жаль, мисс Девер. Поверьте, если бы в моих силах было найти хоть какой-нибудь выход, я бы непременно его нашла, но…
Хилари одарила свою наставницу вымученной улыбкой.
– Пожалуйста, не стоит огорчаться, мисс Толлингтон. Я знаю, что будь это в вашей власти, вы бы оставили меня при себе.
Тут ей в голову пришла мысль.
– Наверное, помимо преподавания, в академии найдется еще какая-нибудь работа для меня. Я бы могла… могла…
Вряд ли бы она осмелилась признаться мисс Толлингтон в том, что готова была работать даже посудомойкой, лишь бы директриса позволила ей остаться. Сама мысль о возвращении в полуразрушенный дом в Линкольншире, к ее ужасным братьям, вызывала у девушки внутреннюю дрожь.
Директриса только покачала головой:
– Боюсь, это невозможно, моя дорогая.
Хилари задавалась вопросом, уж не потребовала ли леди Эндикотт избавиться от ее оскверняющего присутствия в академии полностью и безотлагательно. Мужчины из рода Деверов слыли неотесанными грубиянами, а женщины – отчаянными сорвиголовами, не обремененными моралью и не слишком разборчивыми в выборе партнеров. Одна из Деверов, даже просто находясь в стенах академии, пятнала честь учениц этого благородного заведения.
Едва сдерживая негодование, девушка произнесла:
– Предрассудки. Все это не более чем предрассудки.
Ее эмоции нуждались в физическом выходе. Хилари вскочила с кресла и принялась расхаживать взад и вперед по комнате, отчаянно пытаясь найти какой-нибудь выход, лишь бы не возвращаться в Ротем-Грейндж.
– Если бы только леди Эндикотт согласилась дать мне аудиенцию, я бы сумела убедить ее светлость оставить меня здесь. Я знаю.
– Боюсь, что нет, мисс Девер, – мягко ответила мисс Толлингтон. Поднявшись с места и обогнув письменный стол, директриса подошла к Хилари и положила руки ей на плечи. Никогда прежде она не делала ничего подобного, и это прикосновение растрогало девушку больше, чем она могла выразить на словах.