Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
– В настоящее врем даю обещание, довольно, принужденно отвечал Риккабокка.
– Не говорите ему даже, что вы видели меня, пока он первый, не скажет вам, что я приехал в Англию, и хочу узнать ваше местопребывание. Я предоставлю ему и для этого случай. Почему же вы колеблетесь? вед вы знаете свою родную пословицу:
«Boccha chusa, ed оссио aperto
Non fece mui nissun deserto.»
то есть: закрытый рот и открытый глаз… и т. д.
– Совершенно справедливо, сказал. доктор, пораженный этим замечанием. – Весьма справедливо. In bocca chiusa non c'entrano mosche.
Гарлей отвел итальянца в сторону.
– Вот видите ли в чем дело: если надежда наша отыскать затерянный пакет, или если уверенность наша в содержании этого пакета окажутся слишком преувеличенными, то все же надобно полагать, что для Пешьеры прекратится, всякая возможность распространять свои виды на вашу дочь. Весьма вероятно, через несколько месяцев у вас родится сын, и тогда Виолантя перестанет находиться в опасности, потому, что перестанет быть наследницей. Не мешало бы дать знать Пешьере об этом шансе; это, по крайней мере, принудило бы его отложить на время свои планы; а между тем мы занялись бы розысками документа, который совершенно бы разрушил все его замыслы.
– О нет! ради Бога, нет! воскликнул Риккабокка, бледный, как полотно. – Ему и слова об этом не должно говорить. Я не намерен приписывать ему преступлений, в которых, быть может, он и невинен; однако же, он хотел отнят жизнь у меня, когда, я спасался от преследований его наемщиков в Италии. Мучимый корыстью, он не посовестился оклеветать своего родственника; на случай моего сопротивления, он подвергал опасности жизнь целой сотни людей, а мне готовил темницу. Еслиб он узнал, что жена моя родит мне сына, то могу ли я поручиться, что его намерения не примут более мрачного направления, более чудовищного в сравнении с теми, которые теперь он так явно обнаруживает? Могу ли я ручаться за безопасность жизни моей жены? Мне кажется, гораздо легче внести отраву в мой дом, чем утащить от очага мое детище. Не порицайте меня: когда я вспомню о жене, о дочери и об этом человеке, я чувствую, как рассудок покидает меня: я весь обращаюсь в необъятный страх!
– Ваши опасения слишком преувеличены. Ведь мы живем не в век Борджиев. Еслиб Пешьера вздумал прибегнуть к убийству, то вы должны бояться за себя.
– За себя! Я! я должен бояться за себя! воскликнул Риккабокка, выпрямляя свой высокий стан. – Неужли вы ставите в унижение человеку, который носил имя таких предков, – неужели вы ставите ему в унижение боязнь за тех, кого он любит? Бояться за себя! И кто же? вы решились спрашивать меня, трус я или нет?
Риккабокка успокоился, почувствовав пожатие руки своего друга.
– Взгляните, сказал Гарлей, обращаясь к графине, с грустной улыбкой: – как один час, проведенный в вашем обществе, уничтожает привычки многих лет. Доктор Риккабокка заговорил о своих предках!
Читатель может представить себе изумление Виоланты и Джемимы, узнавших сделанное во время их отсутствия распоряжение. Графиня настаивала на том, чтоб взят с собой Виоланту немедленно. Риккабокка отрывисто сказал на это: «чем скорее, тем лучше.» Виоланта совершенно потерялась. Джемима поспешила собрать небольшой узелок необходимых предметов; из груди её много вылетело вздохов при обзоре бедного гардероба, в котором так мало отыскивалось годных нарядов. Между платьями она вложила кошелек, заключавший в себе сбережение многих месяцев, быть может, многих лет, и вместе с кошельком несколько нежных строчек, которыми предлагала Виоланте попросить графиню купить для неё все, что было бы
Гарлей разговаривал с Гэлен.
– Скажите, Гэлен, ведь вы не сожалеете, что Виоланта едет с вами? Она будет для вас подругой, какую я желал, чтоб вы имели; мне кажется, что она совершенно одних лет с вами.
– Мне так грустно подумать, что я не моложе ее, отвечала Гэлен простосердечно.
– Почему же, моя милая Гэлен?
– Она так умна, она говорит так прекрасно; а я….
– А вам недостает только привычки быть поразговорчивее, чтоб выставлять в прекрасном свете ваши превосходные мысли.
Гэлен обратила на Гарлея признательный взор и отрицательно кивнула головой. Это делала она обыкновенно каждый раз, как только обращались к ней с похвалами.
Наконец приготовления кончились; прощальный привет был окончательно произнесен. Виоланта поместилась в карете рядом с графиней. Медленно двигался величавый экипаж с его четверней, с ливрейными лакеями и геральдическими знаками, – экипаж, который редко можно встретить в пределах столицы и быстро исчезающий теперь даже в отдаленных и глухих провинциях Англии.
Риккабокка, Джемима и Джакеймо долго смотрели из ворот за удалявшейся каретой.
– Синьорина уехала, сказал Джакеймо, отерев рукавом две крупные слезы, нависшие на его длинных ресницах. Слава Богу! тяжелый камень отпал от души.
– А другой припал к сердцу, произнес Риккабокка. – Не плачь, Джемима: это нехорошо для тебя, а еще хуже для нашего будущего наследника. Меня всегда удивляет, каким образом расположение духа матери может сообщаться зачатому младенцу. Мне бы очень не хотелось иметь сына, у которого наклонность к слезам будет более обыкновенной.
Бедный философ хотел улыбнуться, но попытка оказалась неудачною. Он медленно вошел в комнаты и заперся в своем кабинете. Однако, он не мог читать. Умственные способности его были взволнованы. Риккабокка видел, что в гармонии домашнего быта оборвалась самая нежная и звучная струна.
Глава XCV
В тот же день вечером, в то время, как Эджертон, пригласивший к обеду множество гостей, переменял свое платье, в его комнату вошел Гарлей л'Эстрендж.
Эджертон, сделав знак своему камердинеру удалиться, продолжал свой туалет.
– Извини меня, мой милый Гарлей: я не могу уделить тебе более десяти минут. Я жду к себе принца, а тебе известно, что пунктуальность есть одно из превосходнейших качеств должностного человека и особенно снисходительность и вежливость со стороны принцев.
У Гарлея на все афоризмы своего друга всегда была готова какая нибудь шутка; но на этот раз он не сказал ни слова. Ласково положив руку на плечо Эджертона, он сказал: