Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
Путешественник не сказал на это ни слова. Гэлен еще крепче прижалась к отцу и всячески старалась прикрыть его от сквозного ветра.
Путешественник сделал неловкое движение.
– Впрочем, проговорил он, или, вернее, прохрипел:– воздух – воздухом, а дело – делом. Вот вам…..
И он быстро захлопнул стекло.
Гэлен повернула к нему свое личико, на котором, даже и при начинавшихся сумерках, заметно было выражение искренней признательности.
– Вы очень добры, сэр, сказал бедный мистер Дигби. – Мне крайне совестно….
Кашель заглушил остальную часть сентенции.
Путешественник,
Спустя немного, он придвинулся к страдальцу и взял его за пульс.
– Я боюсь, сэр, у вас лихорадка. Я медик. Тс! раз…. два…. Клянусь Юпитером! вам ни под каким видом нельзя быть в дороге. Вы совсем не годитесь для этого.
Мистер Дигби кивнул головой: он не в силах был отвечать.
Путешественник засунул руку в боковой карман и вынул оттуда, по видимому, сигарочницу, но на самом деле это был небольшой кожаный футляр, заключавший в себе множество миниатюрных сткляночек. Из одной из этих сткляночек он вынул две крошечные крупинки.
– Откройте рот, сказал он возьмите эти крупинки на самый кончик языка. они несколько ослабят ваш пульс… остановят развитие горячки. Сию минуту будет лучше…. Но ехать в дилижансе дальше первой станции – ни за что!.. Вам нужен покой нужно полежать в постели. Это аконит и генбан! гм! Ваш отец очень слабой комплекции… очень робкого характера Вероятно, на него сильно подействовал испуг…. Не так ли, дитя мое?
– Кажется, что так, отвечала, едва слышным голосом, Гэлен.
Слова путешественника изумили ее, встревожили. Она готова была принять его за чародея.
– В таком случае хорошо бы попробовать фосфору! воскликнул незнакомец: – а этот глупец Броун непременно прописал бы мышьяку! Сделайте милость, никогда не соглашайтесь принимать мышьяку.
– Мышьяку, сэр! отвечал кроткий Дигби. – Сохрани Бог! как бы ни были велики несчастья человека, по посягнуть на самоубийство – в высшей степени преступно.
– Самоубийство, возразил незнакомец весьма спокойно: – вы завели речь о самоубийстве…. это мой любимый конек! Однако, как вы полагаете, ведь у вас нет симптомов подобной болезни?
– О, нет, сэр…. Упаси Господи подумать об этом.
– Послушайте, что я вам скажу. Если у вас явится сильное желание утопиться, примите пульсативные средства. В случае, если, вы почувствуете особенное расположение размозжить себе череп и при этом необыкновенную тягость во всех членах, потерю аппетита, сухой кашель и сильное раздражение в мозгах, возьмите две-три крупинки серной антимонии. Смотрите же, не забудьте!
Хотя бедный мистер Дигби полагал, что этот джентльмен лишился ума, но, несмотря на то, он всеми силами и весьма учтиво старался ответить ему, что очень обязан за совет и постарается не позабыть его; но язык изменил ему, и его собственные идеи приходили в сильный беспорядок. Откинув голову назад, он сделался безмолвен и, по видимому, погрузился в крепкий сон.
Путешественник пристально посмотрел на Гэлен, которая тихо склонила голову отца и уложила ее у себя на плече с такого нежностью, которая скорее имела сходство с материнскою,
– Как вы бледны, дитя мое: не бойтесь, впрочем, все пройдет, если только примете пульсативы.
Гэлен подняла указательный палец, отвела взор от отца к путешественнику и потом снова к отцу.
– Ну да, конечно. – пульсативы, и больше ничего! проворчал гомеопат.
И, отодвинувшись в угол, он старался заснуть. Но после тщетных усилий, сопровождаемых беспокойными жестами и движениями, он вдруг вскочил с места и снова вынул из кармана свою аптеку.
– Какое мне дело до них! ворчал он. – Против раздражительного состояния души, против излишней чувствительности хорошо бы употребить кофе… впрочем, нет! к этому состоянию присоединяется особенная живость в движениях и беспокойство: в таком случае следует взять кучелябы!
Он поднес аптечку к самому окну и старался отыскать требуемое средство на крошечных ярлычках крошечных сткляночек.
– Кучеляба! вот она, сказал он и проглотил крупинку. – Теперь, продолжал он, после некоторого молчания: – меня не потревожат несчастья других людей; мало того: я готов сию минуту опустить свое окно.
Гэлен взглянула на него.
– Но я не хочу отпирать, прибавил он решительным тоном, и на этот раз ему удалось заснуть.
В одиннадцать часов дилижанс остановился переменить лошадей и дать пассажирам возможность поужинать. Гомеопат проснулся, вышел из кареты, отряхнулся и втянул несколько полных глотков свежого воздуха в свои могучия легкия с очевидным наслаждением. После того он повернулся и заглянул в карету.
– Дитя мое, сказал он, голосом ласковее обыкновенного: – пусть ваш отец выйдет в комнату: я хорошепько осмотрю его и, может быть, чем нибудь помогу ему.
Но можно представить себе ужас Гэлен, когда она увидала, что отец её не шевелился. Он находился в глубоком обмороке и не обнаруживал ни малейших признаков жизни даже и в то время, когда его выносили из кареты. Когда чувства возвратились к нему, кашель снова начался и, от сильного напряжения, показалась гортанная кровь.
Продолжать дорогу не было возможности. Гомеопат помог больному раздеться и уложил его в постель. Принудив его принять еще две таинственные крупинки, он осведомился у содержательницы гостиницы, где можно было отыскать, по соседству, медика, потому что гостиница находилась в небольшой усадьбе. До приходской аптеки считалось не менее трех миль. Услышав, однакожь, что соседние джентльмены, в случае недугов, приглашают к себе доктора Дозвелла, и что до его дома было добрых миль семь, гомеопат тяжело вздохнул: дилижанс остановился не более, как на четверть часа.
– Клянусь Юпитером! сказал он, с заметной досадой: кучеляба не действует. Моя чувствительность хроническая. Нужно начать правильное лечение, чтоб отвязаться от неё. – Эй! кондуктор! подай сюда мой мешок! Я остаюсь здесь на ночь.
И добряк-гомеопат, окончив легкий ужин, снова отправился в комнату страдальца.
– Не прикажете ли послать за доктором Дозвеллом? спросила хозяйка дома, остановив его в дверях.
– Гм!.. А завтра в котором часу пойдет мимо вас лондонский дилижанс?