Мой самый любимый Лось
Шрифт:
Когда она, бледнее стены, выползла из туалета, Лось поджидал ее под дверями, заметно волнуясь.
— Анья, что случилось, что с тобой? — с тревогой произнес он, всматриваясь в мгновенно изменившееся Анькино личико.
— Ой, Лось, что-то плохо мне, — прохрипела Анька. — Душно, голова кружится…
— Идем-ка, — он обнял ее за плечи, решительно подтолкнул ее к ванной. Там он уселся на бортик, Аньку усадил к себе на колени и вымыл ее лицо холодной водой, как умывают детей, пригладил ее мокрые на висках волосы.
— Все? — спросил он, когда Анька слегка порозовела
— Не знаю, — пробормотала Анька. — Кажется…
— Пойдем, я уложу тебя в постель, — волнуясь и пытаясь это скрыть, произнес Лось. Его огромная ладонь, обнимающая Аньку, заметно подрагивала, но он ни словом не обмолвился о своей догадке. Он словно боялся спросить, чтобы не вспугнуть чудо, о котором догадался. — Откроем окно, проветрим комнату. Подышешь своежим воздухом, тебе станет лучше. А потом я отвезу тебя к врачу.
— Ну, какой врач, Лось, — вяло отмахнулась Анька. Она подняла руку, сжатую в кулачок, разжала пальцы. На ее ладони лежала какая-то крохотная вещица, Лось даже толком рассмотреть не успел, но Анька почувствовала, как он дрогнул. — Я же не помираю, Лось. Я беременна.
— Да? — потрясенно прошептал он, осторожно прикасаясь к тесту, словно тот мог в любой момент взорваться. — Это точно?
— Точнее некуда, Лось, — ответила Анька, наблюдая, как подрагивающие пальцы мужчины осторожно сгребают крохотную вещицу с ее ладони. — Три недели. Я же тогда сказала, что получится… Ты что, не рад?
Лось не ответил, и Анька задрала голову, чтоб посмотреть на него.
Лось был рад.
Его светлые глаза не мигали и медленно-медленно наполнялись слезами. Величайшее изумление светилось в его взгляде, словно он до сих пор не мог поверить в то, что произошло, и Анька уткнулась ему в грудь и рассмеялась:
— Ло-ось, ну ты же взрослый мальчик, ты же знал, что от этого случаются дети?!
— Знал, — потрясенный, ответил Лось, и чмокнул Аньку в макушку, горячо прижался к девушке щекой. — Я знал! И я очень рад!
— Лось, тогда давай ускорим процесс, — капризно потребовала Анька. — Я не хочу на свадьбе с пузом быть.
Глава 21. Н+Л =?.
Лось поспел в номер Акулы в самый последний миг его унижения.
Сначала ему навстречу попалась стайка девушек, убегающих поспешно, как Золушки с бала, но с таким хохотом, будто на приеме у принца их угостили как минимум косяком с коноплей. На бегу натягивая сваливающиеся с плеч шубки, они закатывались от смеха так, что Лося чуть не растоптали, и ему пришлось отступить к стене, чтобы дать им дорогу.
Следом за ними, так же спешно надевая на голое тело куртки, неслась пара стриптизеров в фуражках полицейских. Парни фыркали, переглядывались и багровели от сдерживаемого смеха до самых ушей. Все это показалось Лосю странным.
И уже подойдя к дверям номера Акулы, Лось понял, откуда убегала веселящаяся компания.
Дверь была не заперта; у самого порога, порядком потоптанная, валялась одежда Лассе, залитая и испорченная зеленкой, скомканная, словно об нее вытирали
Из комнаты неслись ругательства и злой вой; Лассе, даже если хотел бы молчать, просто не смог бы сдержать проклятья, рвущиеся из груди. Неслышно ступая, Лось прокрался к спальне, осторожно заглянул и увидел Лассе, в истерике колотящего ногами, обтянутыми рваными сетчатыми чулками. На нем были розовые кружевные трусы, промокшие бриллиантовой зеленью, а какая-то красотка, в шубе и сапогах, вскарабкавшись на кушетку, к которой был пристегнут Лассе, пыхтя и сопя от усердия, колупала в замке веселых розовых наручников.
Лось не подал знака, что он тут; с минуту он стоял, наблюдая освобождение брата и тихо покатываясь со смеху, наблюдая, как тот стыдливо прикрывается от освобождающей его девицей одной рукой. Издевательская надпись на груди четко указывала на того, кто это сделал — Анька, разумеется же. У кого еще достанет ума — и жестокости, — провернуть такую злую шутку…
Осторожно, бесшумно ступая, щадя самолюбие Лассе, Лось вышел из номера, аккуратно притворив за собой дверь, и только в лифте позволил себе расхохотаться, ткнувшись ладонями в стену лифта и едва не нажав на все разом кнопки. Содрав с руки перчатку, он отер катящиеся градом слезы, чувствуя, как вместе с ними утекает нечеловеческое напряжение и становится неимоверно легко…
Позвонив тогда, перед этой эпохальной Анькиной забавой, Лассе был самоуверен и просто лил яд ему в уши.
— Что бы она тебе не говорила, — шипел он гадиной, — а она моя! Моя! Телефон мне дала! И на встречу согласилась! Она же взрослая девочка. Она знает, кто я и чего мне нужно от женщин. И все равно придет. Хочешь убедиться? Приезжай в пять, нет, чуток попозже, когда мы закончим. Ты же понимаешь, одну женщину делить… Это не для меня. И я не хочу, чтоб ты питал какие-то надежды. Она моя, все равно моя!
Лассе был высокомерен, жесток и нахален, втаптывая Лося в грязь. Его голос звучал торжествующе, словно он уже выиграл этот бой, словно Анька уже билась под ним, изнемогая от удовольствия — и как же жалко он выглядел сейчас, оплеванный, практически изнасилованный. Лось чувствовал каждую вибрацию раненной души Лассе, каждую кровоточащую рану, выжженную беспощадным Анькиным маркером, оставившем автограф на голой груди брата; чувствовал, хохотал, давясь смехом и утирая катящиеся слезы, и понимал, что не мог показаться, не мог признаться, что видел брата такого, разрисованного и голого, чтобы не уничтожить его совсем.
«Ну, заслуженно, — отсмеявшись, подумал Лось. — Надеюсь, это отучит его хвастаться и желать чужое…»
Чужое!
Теперь Лось со всей отчетливостью понял, что Анька его; дерзкая, безбашенная, пакостная — он вдруг понял, что за его спиной она вела двойную игру, трясясь, боясь быть раскрытой, прижимая уши, как шкодливая кошка, крадущаяся к лакомому куску. Вспоминая ее острые, испытующие взгляды, понимал, что она боялась его потерять, но желание наказать паршивца Лассе, отомстить за себя, за свой позор — и за него, за Лося, тоже, — было так же сильно, как и ее любовь к нему, к Лосю.