Мой слишком близкий друг
Шрифт:
Я смотрела, смотрела ему в глаза и видела в них все, о чем он говорил – и любовь ко мне, и страсть, и радость от встречи, и желание быть вместе как можно больше и чаще… Но важнее всего была полная свобода, не ограниченная никакими условностями.
– Я так не могу, – шепотом призналась я и почувствовала, как очень горячая слеза вырвалась из глаза и потекла по щеке, прожигая кожу. – Может, я старомодна и завишу от устаревших ценностей, но я так не могу.
И зажмурилась, я больше не могла видеть его глаз, вдруг испугавшись, что сердце разорвется
– Закажи мне, пожалуйста, гостиницу и вызови такси, – попросила я, так и не открыв глаз.
Он ничего не ответил, не стал отговаривать меня, только поцеловал легким, очень нежным поцелуем в губы и ушел. А я откинула голову на подголовник скамьи и все повторяла про себя, как заклинание, в такт покачиванию яхты: «я справлюсь, я справлюсь, я справ…»
– Не глупите! – раздался у меня над головой завораживающий голос Антонии. – Зачем вам эта поза оскорбленной невинности? Мы старые любовники и друзья, мы доставили друг другу минуты радости, тем более что вас не было длительное время, и в этом нет никакой грязи и предательства. Понятие «измена» для людей ограниченных, человек не принадлежит никому, кроме себя самого. Виктор любит вас, и я еще никогда не видела, чтобы он испытывал такое сильное чувство к женщине, как к вам, а знаю я его очень давно.
– Может, именно потому, что я та самая невинность, в данный момент оскорбленная? – предположила я причину столь сильных чувств Виктора и поднялась с места. – Я пока отношусь к разряду людей ограниченных, для которых понятия уважения и верности многое значат. Спросите у своей испанской католической бабушки, она вам объяснит.
И я пошла к трапу, не дожидаясь Виктора, я просто больше не могла находиться здесь, где каждый сантиметр судна являлся свидетелем страсти, безграничного доверия мужчине, и моей глупой, глупой любви.
Мне так отчаянно мечталось сбежать, спрятаться в какой-нибудь закуточек и плакать, жалея себя и прощаясь с волшебной сказкой своей жизни. И совсем отчаянно хотелось, вот прямо сейчас, улететь домой – немедленно! И запереться там и неделю не выходить! Но, увы, билет до Москвы был только на завтрашний вечерний рейс! Значит, придется ночевать в этом чужом, незнакомом городе, который сейчас казался мне серым, унылым и мрачным.
Господи, ну как же так все ужасно получилось?!
Виктор забронировал и оплатил мне самую фешенебельную и дорогую гостиницу в городе, вызвал такси и поехал вместе со мной. И вместе со мной вошел в номер, прошелся по комнатам, придирчиво осмотрел обстановку. Потом приблизился, обнял меня и заговорил первый раз после нашего разговора на яхте.
– Не делай этого, – попросил он и попытался объяснить ситуацию так, как понимал и чувствовал сам. – Ничего страшного, что могло бы разлучить нас, не произошло, Марта. Я не ищу других женщин и не пытаюсь завести интрижку параллельно с нашими отношениями. Я с тобой. А то, что мои бывшие любовницы изредка навещают меня, так они стали моими хорошими друзьями, и в этом нет
– Я понимаю, честно, – тихо, почти шепотом ответила я, разглядывая и запоминая навсегда его лицо. – Это твое мировоззрение и твоя жизнь, я понимаю. Но я так не могу. Прости.
Он смотрел на меня долго, разглядывал выражение моего лица, мои глаза, а потом медленно наклонил голову и очень нежно, коротко поцеловал меня в губы и отстранился.
И ушел. Совсем ушел. А я осталась одна.
Я доплелась до огромной кровати, упала на нее, свернулась калачиком, подтянула ноги к груди, обняла их руками и прижала к себе, уткнувшись подбородком в колени, и смотрела в пустоту. И, неожиданно для себя самой заплакала, тихо так, как измученный болезнью ребенок. Я плакала и плакала, прощаясь с самой прекрасной сказкой своей жизни.
И вдруг я очень четко поняла, словно услышала какой-то голос у себя в голове, что если я останусь в этой гостинице, в этом городе одна, ожидая возможности улететь, то могу совершенно реально сойти с ума от тоски, обиды и боли. Я так испугалась этой мысли, что резко села, и, спрыгнув с кровати, помчалась искать свою сумочку, а в ней телефон. Нервно ковыряясь внутри сумки, никак не могла достать смартфон, цеплявшийся за что-то, и, наконец, вытащила его, откинула сумку куда-то и набрала номер Мити.
Почему Мити? Не знаю, честное слово. Позвонить ему казалось так естественно и правильно, что не могло возникнуть никаких сомнений и вопросов. Наверное, где-то в подсознании, в подкорке, у меня укоренился рефлекс, что когда я в Европе, то Митя где-то тут же, рядом, и ему можно позвонить в любой момент, и встретиться, и он поможет, защитит, если потребуется.
– Да, – услышала я весьма недовольный и сонный голос Мити и еле удержалась, чтобы не зарыдать навзрыд.
– Митя, это я!
– Я уже понял, Марта, что это ты, у меня есть определитель, – ворчал Митька.
Точно ворчал! И у меня потеплело на душе, и снова захотелось поплакать громко, как плачут люди, когда их жалеет кто-то родной и близкий, жалеет и успокаивает, обещая, что все обязательно наладится. И мне показалось, что как-нибудь утихнет и это мое большое горе, и, не удержавшись, я все же заплакала, правда, старалась делать это потише, чтобы Митя не услышал. Но, конечно, он услышал, и, наверное, резко сел на кровати, потому что в трубке раздалось шуршание постельного белья. А потом друг строгим тоном спросил:
– Марта, ты что, там плачешь?
– Я тут плачу, – кивнула я, позабыв, что он не видит, и улыбнулась сквозь слезы его озабоченному тону.
– Ты где? – строго расспрашивал Митя.
– В Португалии, в Лиссабоне, в гостинице, – хлюпала я носом, жалуясь на жизнь, и заспешила: – Митя, а ты где? Во Франции?
– Почти, – после небольшой заминки ответил он.
– Митя, ты можешь ко мне прилететь, а? Я тут одна не могу совсем, а рейсы на Москву только завтра, и на них уже билетов нет! Или я давай к тебе прилечу, а то…