Мой слишком близкий друг
Шрифт:
Да все здорово сделали. Я благодарила от души долго и проникновенно. Мы отметили французским вином и устрицами, привезенными нами с Митей, можно сказать, новоселье, и мне торжественно вручили ключи от нового замка. Мама порадовала, что они с Надей, Митиной мамой и Майей почистили все мои вещи в специальной чистке, навели полный идеальный порядок в них и в моей обуви, в документах.
Тоже здорово. Я провожала их всех, целовала, махала рукой, благодарила… и, закрыв за ними дверь, с неприятным холодком в сердце подумала, что мне предстоит
Митя звонил каждый день. Но как-то сразу, с первых наших фраз, получилось так, что мы оба обходили стороной разговоры о нас, о том, что было во Франции, о планах, которые мы строили. Не говорили слов любви и не произнесли хоть намека на интимный подтекст или шутку. Я рассказывала о том, какой великий подарок сделали мне родные: ремонт в квартире, и о том, как встретили меня на фирме, и что со следующей недели я уже выхожу на работу, правда, пока не в качестве начальницы отдела. Мите пришлось срочно вылететь в Питер, и он делился трудностями и мелкими неприятностями, возникшими там в его ресторане, и что ему придется задержаться, чтобы подобрать нового повара. И мы замолкали, не зная, как прощаться, и я чувствовала обиду на него за эти нейтральные разговоры и непонятное молчание о самом главном, а он… не знаю, что он!
– Ну, пока! – говорила и нажимала отбой.
И еще долго смотрела на темный экран, недоумевая, что с нами происходит и почему все так вышло нелепо, странно и что он меня стесняется? Я его стесняюсь? Мы стесняемся наших чувств? Да что происходит-то?!
Но ничего не менялось. Я вышла на работу, вникала в новые дела, шла уже третья неделя после нашего возвращения, а у нас с Митей все тяжелее и нелепо происходили разговоры исключительно по телефону. Бред какой-то! Он вернулся из Питера и пробыл в Москве ровно сутки, в которые мы с ним так и не увиделись. Проговорили по телефону ни о чем больше часа, единственной ценной информацией всего разговора было сообщение, что он улетает в Минск на несколько дней.
Я совсем разозлилась, наворчала на Митю, сказала, что складывается впечатление, что он меня боится и не хочет со мной встретиться! И видимо, во Франции был какой-то другой Митя, который утверждал, что меня любит, первый раз за эти недели после нашего возвращения, произнеся по телефону слово «любовь», пусть и в таком ругательном контексте, и добавила, что где-то по пути в Москву их, этих Мить, подменили.
– Не подменили, – выслушав мою обвинительную речь, помолчав, ответил он. – Я вернусь, Марта, и мы все решим.
Что мы там должны решить? Непонятно. И, кажется, он действительно просто от меня скрывается.
Так прошла еще неделя, в странных каждодневных разговорах по телефону, не окрашенных даже нашими прошлыми легкими пикировками и шуточками. А на фоне тех изменений и событий, которые происходили в моей жизни, от этой непонятности в наших отношениях мне становилось совсем плохо.
Рано утром, еще не было и семи, в домофон позвонили. Я долго не могла оторваться от
– Марта, это я, – представился пропавший господин Рубцов. – Прости, что разбудил. Пустишь?
– Входи, – скорее простонала, чем ответила я.
Открыла замок входной двери и принялась ждать, когда он поднимется по лестнице. Ждать становилось все тревожнее, ибо новый позыв к рвоте требовал срочного возвращения к белому прохладному фарфоровому другу. Но я старалась дышать поглубже, уговаривая себя не поддаваться.
– Привет, – вошел Митя в прихожую и протянул мне большой букет алых роз.
– У-у-у, – застонала я, зажала рукой рот и понеслась в туалет.
– Господи, Марта, чем ты отравилась? – спустя полминуты у меня за спиной, в проеме распахнутой туалетной двери, оказался Митя.
– Тобой, – успела ответить я в перерыве между волнами дурноты.
Эта порция откровений унитазу прошла, и я откинулась на стену, вытянула ноги на полу и попросила:
– Принеси, пожалуйста, воды, там, на кухне, стоит стакан с мятой.
Митю сдуло в одну секунду, и вскоре он вернулся со стаканом, протянул его мне и присел на корточки напротив.
– Марта, надо «Скорую» вызвать, у тебя сильное отравление, – очень серьезным, почти командным тоном сказал он.
– У меня не отравление, у меня беременность, – пояснила я ситуацию и снова рванула к унитазу, успев простонать: – Уйди!
Он ушел, но вернулся почти сразу с мокрым полотенцем, принялся вытирать мне лицо, когда я снова откинулась, опершись спиной о стену, и протянул стакан с водой, и, придерживая мою голову, дал отпить из него, я пополоскала рот, выплюнула.
– Ты сейчас что сказала? – спросил несколько растерянно Митя.
– Я сказала, что у меня будет ребенок.
– Мой? – совсем обалдел он и переспросил: – Мой ребенок?
– Митя, ты что, офонарел, а от кого у меня может быть ребенок? – разозлилась я.
Ему стало плохо, он даже побледнел, уселся на пол, вытянул ноги, хлебнул из стакана, который так и держал в руке, посмотрел изумленно на него, потом перевел взгляд на меня, отставил стакан в сторону и одним движением, я и сообразить не успела, схватил меня и перетянул к себе на ноги. И обнял и прижал к груди:
– Прости, я не то хотел сказать, – принялся что-то объяснять невразумительное он. – Вернее, не так спросить! Это от неожиданности. Конечно, от кого у тебя могут быть дети? Ни от кого в мире, только от меня! О господи, то есть у меня, у нас будет ребенок? – Он принялся целовать мое лицо, гладить меня по голове, и вдруг радостно рассмеялся. – Левка нас убьет! Господи, какое счастье!
Митя поднялся вместе со мной в руках, понес меня в комнату и резко остановился, увидев постельное белье на сложенном, не расстеленном диване.