Мой сосед
Шрифт:
Уселась на краешке кровати, нащупала босой ногой тапку - нетерпеливо, нервно, все время к чему-то прислушиваясь. Подбежала к окну, отдернула занавеску, выглянула. Потом заметалась по комнате, беспорядочно срывая отовсюду и бросая на пол какую-то одежду, не находя того, что нужно. Наконец нашла халатик, собралась накинуть на себя, не успела, зажала под мышкой, куда-то кинулась - и вдруг отшвырнула прочь, застыла на секунду, закрыла ладонями лицо и медленно-медленно опустилась на колени - в той самой позе Скорбящей Подруги, в позе памятника, нечаянно
Я не заметила, чем окончилась любезно показанная мне вне очереди передача. Опомнилась лишь тогда, когда диспетчер деликатным покашливанием намекнул о своем присутствии. Я отерла щеки, подняла голову.
– Не могу ли еще чем-нибудь помочь?
– спросил диспетчер.
– Да. Перешлите, пожалуйста, копию фильма, голограммы, ну и прочее...Я почувствовала озноб, пересела в нишу калорифера, прижалась спиной к теплой изразцовой стене.- И еще, если можно... Не знаю, жив ли он теперь, в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году ему было лет сорок пять... Поищите, пожалуйста, Михаила Денисовича Калюжного.
– Я тотчас передам вашу просьбу в сектор связи. Больше ничего?
– Больше ничего. Спасибо.
С Калюжным меня соединили через час. Но еще раньше меня разыскала Лика. Она шагнула с экрана деятельная, загорелая, имевшая по крайней мере два полных омоложения, потому что неожиданно явилась в блеске своих тогдашних тридцати двух лет - будто и не минуло полвека с тех пор, как она вскоре после смерти Георгия Викторовича вышла замуж и укатила в Самарканд. Отношений мы не поддерживали. Но сейчас я не могла не улыбнуться ей, перекинувшей еще более живой мостик через Время, чем даже фильм о "коханке". Однако после первой же фразы я поняла, что она не только внешне, но и внутренне не изменилась.
– Ты прекрасно выглядишь, душечка!
– Благодарю, Лика. Вы тоже.
– Ой, можно на "ты". Ведь мы почти ровесницы.
Почти! Я не была в той же степени оптимистичной.
– Ты, конечно, уже знаешь про Фогеля? Какой ужас!
Мне пришлось изображать удивление сразу же после утвердительного кивка. Лика чутко подхватила мою мимическую реплику:
– Ну как же! Я всегда говорила, что от всех этих синтетических жанров чистый вред! Ну занимался бы себе человек рекламой, тихо получал за это гонорар. Зачем же величать искусством рядовую халтуру? Не хватало только нам, очевидцам, держать ответ перед потомками за не разоблаченного вовремя шарлатана!
– Вы, вероятно, не признаете всего того, что не удается классифицировать, да? Немножечко опрометчиво. И потом, Лика, вы путаете понятия: не все то, чего не постигаешь и что требует объяснений, заслуживает разоблачения. Тем более расправы...
– Прости, Нюта?
– Чем вас не устраивает творчество Георгия Викторовича?
– Если к творчеству относится то, что он делал для магазина, я умываю руки. Он даже простенькую скульптуру слепить
Я оглядела ее светочувствительное платье, завитые в жгутики разноцветные пряди волос, идеально круглый румянец на лакированных щеках.
– А вы полагаете, для окружающих и потомков, - слово "потомков" я выделила: Лика никогда не хотела иметь детей,- лучше превращать в куклу себя?
– Ну знаешь, Анечка, ты так и осталась дерзкой неотесанной девчонкой!
– Приятно слышать.
– Чао!
Лика презрительно фыркнула, томно повела-в воздухе ручкой и растаяла. А я, ни капельки не жалея о нечаянной выходке, на целую секунду ощутила себя одиннадцатилетней девчонкой - после того как целый вечер безуспешно пыталась повернуть время вспять.
Я казнила себя, почему за четыре года нашей дружбы не остановила Фогеля, когда он день за днем сжигал себя, вкладывая душу в "коханку"? Впрочем, может, именно об этом он и мечтал - оставить в ком-нибудь душу, когда отдать ее было уже некому!
Я задумалась и не сразу ответила на вызов Калюжного. За полвека Михаил Денисович приметно усох, а сомнительно черная борода была или выкрашена, или заново пигментирована. Профессиональная память не подвела его: он всмотрелся и безошибочно сказал:
– Я узнал вас. Вы девочка из квартиры Фогеля. Соседка. Вот имени, простите, не упомню. Хорошее такое русское имя - Нина или...
– Девочка Аня,- чуть насмешливо подсказала я, искренне радуясь встрече.
– Правильно. Ан-я. Вы, наверное, опять не прочь взглянуть на марсианский пейзаж? К сожалению, тут уже все перестроено.
– Вы сегодня слушали про Георгия Викторовича?
– Безусловно. И счастлив, знаете...
– Утром подробное разъяснение. Не пропустите.
– Разумеется.
Мы помолчали.
– Михаил Денисович!
– Я искала выражения помягче, но на ум приходили прямые и неосторожные.Больше никого сейчас?
– Понимаю,- Калюжный покачал головой.- Нет. Снечкин через год после Гора. А Глумов нескольких дней не дотянул до нашего века. Крепко пожил старина.
– Скажите, пожалуйста...- Я терялась и поэтому рубила без обиняков: А куда в тот момент подевалась "коханка"? Я когда спохватилась, в Гостином ее уже не было. Расспрашивать постеснялась: какие права могла предъявить соседка?
Мне показалось, Калюжный смутился. Но потом прямо посмотрел мне в глаза:
– Что ж теперь скрывать? Как говорится, срок давности вышел. Забрал я ее. Сослался на близкое знакомство, состряпал бумагу от правления Союза художников. И забрал.
– Значит, это вы одели ее гипсом? То есть раньше я тоже считала ее гипсовой... Вы поставили "коханку" на могилу Георгия Викторовича? Или Глумов?
Калюжный вздохнул:
– Не я, Анечка. Хотелось бы, знаете, похвастаться, но, сознаюсь честно, не я. И не думаю, чтобы Глумов. Ее вскоре утащили у меня. Выкрали. По крышам, через открытое окно...