Мой старый дом
Шрифт:
Да разве ж так маленьких кормят? Если бы я его кормил, он бы у меня всё съел, да ещё бы добавки попросил! Я бы его шутками да прибаутками. Я бы его сказкой да лаской. Он бы ел и нахваливал. А я бы после него, что осталось. А мог бы и вовсе не есть, мне главное, чтобы он был сыт.
Мне хотелось вскочить, отобрать маленького и накормить его своим молочным супом!
Мы с ним посматривали друг на друга. По-моему, он меня тоже узнал.
— Саня, — сказал Пека, — ты нас и не слушаешь.
— Слушаю,
— Да не слушаешь, а про что мы сейчас говорили?
Я, конечно, не знал, про что они говорили.
— Вот видишь, мы говорили про Закавыку.
Закавыка, Закавыка, больше у них и разговоров нет.
— Он замечтался. Ты чего мечтаешь, а, Саня? Ты какой-то грустный стал, как переехал.
Дубарев сказал:
— А я знаю, почему он грустный. Потому что с лодкой попался, да, Саня? И как тебя угораздило?
— Что?
— Да попался-то зачем? Больно надо попадаться. Взял бы да на другой берег уплыл.
Пека говорит:
— Да, а они через мост!
Я говорю:
— Они через мост, а я снова на другой берег!
— Соображаешь ты, Дубарев, они бы речную милицию вызвали! У них знаешь какие быстроходные катера? Живо бы на абордаж, да, Саня? Ты сразу, что ли, сдался?
Я говорю:
— Не, не сразу. Поплавал с полчасика.
— Да ну! А потом?
— Потом навалились.
— Кто?
— Ну, эти… Торпедоносцы.
— Какие?
Я говорю:
— Какие? Нормальные. С пушками, с пулемётами. Торпеды у них наготове были.
— Вот это да-а!..
— Да ты чего-то заговариваться начал, — сказал Дубарев.
— А ты не заговариваешься, да?
— Так ты правда, что ли, не брал лодку? — спросил Пека.
Я говорю:
— А ты как думал?
— Так на тебя же письмо пришло с лодочной станции!
Я кричу:
— Ну и что?
— Тише, тише, — говорит тётя Шура. — Вы чего мне тут пионерский сбор устроили? Поешьте и выходите.
Я шепчу:
— Ну и что?..
— Так там фамилия, говорят, твоя, имя, старый адрес…
Пека говорит:
— Погодите, погодите… Так это не ты был? Кто-то, значит, другой? А на тебя свалил. Ну, это безобразие.
— Это подлость, — говорит Козлик.
Дубарев сказал:
— Это ничего. Ты ведь переехал, с тебя какой спрос. Ты не огорчайся, Саня, держи хвост пистолетом.
— Ну, Дубарев, — сказал Пека, — ты в корне неправ!
Я сказал:
— Дубарев, если ты так считаешь, то, выходит, и ты сам мог это сделать?
И я подумал: «Может, это Дубарев?»
— Я бы на тебя не сказал.
— А на кого же?
— Да, на кого? — спросили Пека с Козликом.
— А я бы сказал, что меня зовут Ваня Иванов, а живу на Лиговке. Пусть потом ищут. На своих-то зачем говорить?
Мне не понравилось то, что сказал Дубарев. Да и другим, по-моему, тоже
— Нет уж, если натворил, Дубарев, то и отвечай, — сказал я.
Он испугался:
— Да чего я натворил-то, ничего я не натворил! Это я на всякий случай, для примера…
Для примера!
Мы ели сырники и молчали.
Мать за соседним столом доела рисовую кашу и дала маленькому компот. Он выпил полстакана. Мать закинула голову и стала языком доставать из стакана сухофрукты. Маленький тем временем взял со стола косточку от урюка и хотел положить её себе в рот. Я побоялся, что он подавится, и отобрал у него косточку. Он ещё ничего не успел сообразить, как я положил её на здоровую сторону и — хруп! И протянул маленькому орешек.
— Нельзя, — сказала мать. — Нельзя из чужого рта. — И понесла своего ребёныша к выходу.
Мне стало вдруг грустно, что я его больше не увижу.
— А у нас в лагере, — сказал вдруг Дубарев, — была Курдюмова.
Он замолчал, дожёвывая сырник с хлебом.
— Ну и что? — спросил Пека.
— Её к нам посадили за стол для нашего исправления. Чтобы мы, значит, облагородилися…
Дубарев замолчал.
— Ну, дальше-то, дальше.
— Чтобы руками не ели. Объедки бы на пол не выплёвывали. Чтобы хлебные шарики не катали и не бросались ими в дежурных.
Дубарев опять замолчал и продолжал с громким чавканьем есть сырники.
— Ну и что? — спросил Пека.
Дубарев ел и ничего больше не говорил. Все на него со злостью смотрели.
— Дубарев, ты будешь дальше говорить или нет? — рассердился Пека. — Вот что за манера…
— Ну вот, Курдюмова только ложку начнёт ко рту подносить, а мы все втроём: «А-а-а-ам!..» Она только компот приготовится пить, а мы: «Буль-буль-буль-буль!»
Все, кроме меня, засмеялись.
— Ну и что?
— А ничего. Плакала она. Убегала из столовой прочь от нас. Голодной оставалась. Худела. Потом её пересадили.
Я снова подумал, что лодку взял Дубарев.
Мы вышли из кафе.
— Саня, пойдём с нами! — сказал Пека.
— А вы куда?
— Мы в баню, в баню! Пойдём, мы тебя хорошенько вымоем, все свои печали забудешь!
Я бы пошёл с ними в баню. Я очень люблю ходить в баню большой компанией. Но мне надо было ждать почтальона.
И потом, у меня была ещё одна идея.
Шпагу наголо!.
Флибустьер, мореплаватель затруханный, был совсем близко. Об этом говорила верёвка, которая изображала бикфордов шнур. Она шла вдоль стены к одному из окон подвала. Когда-то этими верёвками баловался и я, и все ребята нашего двора, а теперь при этом занятии остался один Семёнов.