Мой светлый ангел
Шрифт:
– К господам сегодня молодой барин приехал, – нехотя ответила я. – Они его ждали с большим нетерпением, особенно Полина Павловна. Матушка, я сердцем чую – беду он с собой привез. Но сделать ничего не могу…
– А знаешь, что сердцем чую я? – грустно посмотрела на меня мать. – Тож самое, Марьюшка. Уж не знаю, что тому виной, а только страшно мне за тебя, Маша, страсть, как страшно. Хоть кидайся барышне в ноги и проси вернуть тебя обратно.
– Мам…
– Не бойся, никуда я не пойду и никого просить не стану. Знаю, что у Кротовых тебе лучше, чем дома. Там ты и сыта, и одета, и почти что здорова.
Я тогда прижалась к ее груди, а она, как в детстве, стала ласково гладить меня по голове. Потом, по пути в усадьбу, я думала о том, что материнское сердце никогда не обманывается. И еще не знала, насколько мать оказалась в своих опасениях права.
***
В людской меня ждал сюрприз. Прямо на пороге меня перехватил Федя и вручил сложенный вчетверо листок бумаги.
– Я его под тарелкой нашел, – сказал лакей. – Глянь, чтой-то такое? Ты ж по-ненашему разумеешь.
– Может, и разумею, – ответила, разворачивая лист, – Но из твоих слов, Федя, ничего не поняла.
– Я в столовой посуду после ужина убирал, принес ее в кухню, глядь – а из-под одной тарелки что-то виднеется, – пояснил Федор. – Думал, кто-то из господ бумажку забыл. Раскрыл ее, а там значки какие-то мудреные. Ты, Маш, глянь, что это, да господам отнеси. Вдруг, важная записка.
– А почему ты ее сразу господам не вернул? – насмешливо спросила я.
– Так это… – покраснел Федька. – Любопытно же. Да и не знаю я, под чьей тарелкой она лежала.
Я усмехнулась, опустила глаза и оторопела. На маленьком листке аккуратным почерком было написано: «In the winter garden. At midnight» (В зимнем саду. В полночь). Я почувствовала, как от лица отливает кровь. Учитывая, что из обитателей Светлого английский язык знаю только я, становилось понятно и кто автор записки, и кому она адресована.
По моему телу побежали мурашки. Что ему от меня нужно?..
– Маш, у тебя руки дрожат, – удивленно сказал Федя. – Ты чего?
– Это действительно важная записка, – прошептала я. – От Владимира Александровича Полине Павловне.
Лакей хмыкнул, удовлетворенно кивнул, а я бегом бросилась в свою комнатку, чтобы спрятать листок в сундуке под ворох тряпок. На всякий случай.
***
Переодевая Полиньку ко сну, я все думала о предстоящей встрече. Барин явно хочет со мной поговорить. Но к чему такие сложности? Можно было, к примеру, снова приказать мне принести в его комнату свечи. Или еще что-нибудь. А тут – в полночь, когда все будут спать, в зимнем саду, куда и днем-то почти никто не заходит, кроме садовника и меня. Уж не придумал ли он способ быстро и тихо от меня избавиться?
– Маша, у тебя руки дрожат, – сказала Полина, когда я в очередной раз дернула ее за волосы, вынимая шпильки.
Все это время Поля с воодушевлением рассказывала, как они с папенькой встречали дорогого гостя. Я же, занятая собственными мыслями, слушала
– Да ты вся бледная, – всплеснула моя барышня руками, внимательнее разглядев меня в зеркале. – Замучали тебя в деревне, да?
Она погладила меня по руке.
– Знаешь, Машенька, ступай-ка ты спать. Чепец и сорочку я и сама надену. А на тебе лица нет.
– Не беспокойтесь, Полина Павловна, у меня все хорошо…
– Я уж слышу, – ворчливо сказала моя барышня. – Голос у тебя тихий и сиплый. Опять, верно, отец твой пьяный был, а ты и разволновалась. Да и чугунки, верно, потаскала, а то и братьев с сестрами. Знаю я, как они на тебе виснут. Ступай отдыхать.
Спорить я не стала. Слабо улыбнувшись, пожелала Поле добрых снов и удалилась. Потом долго сидела на своей кровати, пытаясь выровнять дыхание и унять дрожь в коленях.
Может, мне никуда не идти? Я ведь могла не увидеть эту дурацкую записку. Разве не мог лакей случайно выбросить ее, порвать или передать кому-нибудь другому?
Я глубоко вздохнула. А потом встала, расправила платье и пошла в зимний сад.
Навроцкий меня уже ждал – стоял у открытого окна и смотрел на звездное небо. Услышав мои шаги, он обернулся, а уголки его губ дрогнули в едва заметной улыбке.
– Получила-таки мое послание, – негромко произнес он.
– Получила, – кивнула я. – Чего изволите, барин?
Он опустился на скамейку, сделал приглашающий жест рукой. Я медленно подошла и тоже села, но с другого края.
– Почему ты не вышла меня встречать? – спросил он. – Все вышли, а ты нет.
– Вы велели не попадаться вам на глаза, барин.
Он усмехнулся.
– А теперь велю попадаться. Теперь я хочу, чтобы ты как можно чаще была у меня на виду.
Каков наглец!
– Я не сижу без дела, барин. У меня есть работа, которую нужно выполнять. А сегодня я навещала своих родных, к ним меня отпустила Полина Павловна.
– Да, я знаю, – кивнул Навроцкий. – Ты очень ответственная и исполнительная. Мне уже говорили об этом. И ты, конечно же, задаешься вопросом, зачем я тебя сюда позвал.
– Я задаюсь вопросом, зачем вы вообще сюда приехали, – сказала я и тут же прикусила язык.
Навроцкий не обиделся.
– Кротовы тебя разбаловали, – спокойно сказал он. – Ты, Марья, со всеми такая дерзкая или только со мной? Молчишь? Значит, только со мной. Ну-ну.
– Простите, барин, – смущенно пробормотала я. – Это не мое дело. Полина Павловна очень привлекательная девушка, и неудивительно, что вы решили…
– Причем здесь Полина Павловна? – перебил меня Владимир Александрович. – Я приехал в Светлое за тобой.
– За мной?! – неприятно удивилась я.
– Да, – подтвердил Навроцкий. – Все эти дни я много размышлял о том… необычном происшествии, и решил, что лучше держать тебя поближе к себе.
– Но зачем?! – почти выкрикнула я, пораженная до глубины души.
– Сама как думаешь? Хочу, чтобы единственный человек, который видит меня таким, каков я есть, всегда был поблизости. Во избежание неприятностей.
У меня внутри все похолодело. А Навроцкий, между тем, продолжал:
– Завтра утром я поговорю с Павлом Петровичем по поводу твоей продажи. Надеюсь, уже через день-два мы будем на пути в Петербург. Мне ужасно надоела провинция.