Мой темный принц

Росс Джулия

Они находили укрытие в старых сараях и заброшенных хижинах и один раз ночевали в пещере. Николас заставлял ее отдыхать, пока сам ухаживал за лошадьми: чистил, поил, стреноживал и выводил на отборные луга, давал зерно.

Он делил с ней хлеб, сыр и вино, разламывая продукты своими длинными изящными пальцами, которые когда-то сыпали на ее грудь лепестки роз. Он не касался ее и практически не разговаривал с ней. Три дня шел дождь – с утра чуть моросил, превращаясь днем в ливень, а они забирались все выше и выше в Альпы, спешиваясь только на короткое время, чтобы поесть и немного отдохнуть, и так до наступления темноты. Она была мокрой

день и ночь. И постоянно мерзла. Легкие жгло от недостатка кислорода.

– Может, мне почистить ботинки? – спросила она однажды, когда они спешились и повели лошадей в поводу вверх по скользкой ступенчатой скале. Острые камни впивались в подошвы и скатывались вниз по склону, стоило сделать неосторожный шаг. Она ловила ртом воздух, каждый вдох давался с трудом. – Я ослушалась приказа. Таково установленное наказание?

Он оглянулся на нее. По лицу текла вода.

– Почему ты спрашиваешь?

– Когда-то я посчитала это наказание проявлением милосердия. Но теперь я думаю, что порка куда милосерднее, чем вся эта суета по поводу ваксы и наведения лоска.

Он одарил ее натянутой ледяной улыбкой.

– Милосерднее, это точно. Но не менее оскорбительно. Однако именно я занимаюсь лошадьми, так что давай согласимся, что мы оба несем равное наказание.

Ей хотелось надерзить ему, заставить его сказать хоть что-то.

– Но почему это обязательно должно быть наказанием?

– Потому что такова цена честолюбия. – У нее было такое впечатление, что они говорят через стену. – И паломничества.

Вода ледяными струйками бежала по лицу под воротник.

– Паломничества?

– Мы с тобой на склонах Эрхабенхорна, священной горы всемогущих. Когда-то паломники выбирали этот путь в качестве расплаты за грехи. Сегодня и мы найдем приют в священном ските. Пошли?

Днем дождь угомонился. На смену темному сырому дню пришли серые сумерки. Тропа стала невероятно крутой. Им снова пришлось вести лошадей в поводу.

– Глянь туда, – остановился Николас.

Пенни посмотрела вверх. Прямо над ними возвышалась квадратная каменная башня с пирамидальной крышей и крестом. За этим невысоким зданием рядами поднимались горы, но церковь доминировала над скалой, на которой стояла, и окружавшим ее лугом, заросшим полевыми цветами. В этот самый момент белый луч солнца прорезал облака, высветив церковь на фоне темных отвесных утесов. Вид этой окруженной массивными скалами непритязательной церквушки растрогал ее, наполнил мучительным трепетом ее душу. У нее было такое чувство, что этот пейзаж создали специально для того, чтобы подчеркнуть значимость данного момента.

– Церковь паломников Святого Кириакуса-целителя, – сказал Николас. – Размером она едва ли дотянет до курятника, но ей больше тысячи лет.

– Зачем ее здесь построили?

– Потому что она смотрит через долину на Дракона. Горы Глариена одинаково кичатся и своими святыми, и своими демонами. Говорят, что в тех ущельях когда-то обитал дракон. Он поджаривал путников, пока святой не проклял его и не запер в пещере на веки вечные.

Она взглянула на него, своего загадочного принца ночи.

– Люди действительно верят в это?

– Конечно, – улыбнулся он. – Несмотря на то что святой Кириакус жил в Риме за несколько столетий до возведения этой церквушки, а Глариен – протестантская страна.

Пенни прошла за ним последние несколько ярдов, и они оказались у каменной хижины, притулившейся у подножия церкви. Николас

привязал лошадей и расседлал их. Он всегда поступал именно так – сначала лошади, потом уже отдых и еда. Она не возражала. Если бы он позволил, она помогла бы ему. Но ей ничего не оставалось, как тяжело опуститься на порог и наблюдать за его гибкой спиной и сильными заботливыми руками да завидовать лошадям, которым он нашептывал на ушко всякие глупости.

Когда дверь за ее спиной распахнулась, она чуть не упала.

– Не бойся, дочь моя, – успокоил ее мягкий голос. Пенни заглянула в лицо старика в черном балдахине и с огромным распятием на груди. В одной руке он держал палку, второй осторожно нащупывал дверной проем.

– Вы пришли навестить храм? – спросил слепец. – Чтобы святой Кириакус благословил ваш союз?

– Мой союз не может быть благословлен, святой отец, – сказала Пенни.

Сучковатая рука мягко легла на ее волосы.

– Любая пара, которая посещает это место, благословенна. Святой Кириакус не поскупится ни на детей, ни на фрукты. Позволь мне взять за руку твоего мужа.

Николас вложил свою руку в ладонь старика. Незрячие глаза закрылись.

– Каждый год в День святого Кириакуса наследника эрцгерцога ставили на весы, и бедным раздавали столько золота, сколько он весил. Вы помните это?

– Помню, – отозвался Николас.

– В детстве вы мало весили, ваше королевское высочество. – Священник постучал своей палкой по земле. – Вам следовало больше кушать. Вы поэтому теперь столько добра людям делаете? – Он пожал руку Николаса и ухватился за его плечо. – А-ах! Из вас получился прекрасный мужчина и превосходный правитель! Но когда у принцессы Софии родится ребенок, это будет совсем крошечная мера для золота святого Кириакуса, предназначенного людям. Потребуется время, чтобы понять ваши реформы. Глариенцы – народ упрямый.

– Эрцгерцог Николас вводит реформы? – удивилась Пенни.

Старый священник усмехнулся:

– Новый эрцгерцог заменил все наши варварские обычаи добротой, дочь моя. Опустись на колени.

Эта идиллия внезапно привела ее в ярость, но Николас поймал ее за руку и поставил рядом с собой. Они стояли на коленях, бок о бок на мокрых грубых камнях, а священник наложил им на головы свои руки и начал читать длинное благословение. Ее пальцы лежали в сильной, уверенной руке, способной управлять лошадьми. Ей показалось, что она слышит, как его сердце бьется в унисон с ее сердцем, сковывая ее, навеки связывая ее в безумном браке с человеком, которого она любила, но с которым не могла быть вместе, человеком, который день за днем отвергал ее. Слезы смешались с дождем – мягким и благословенным посланником небес, скрывающим ее слабость.

По традиции им, как и всем паломникам, побывавшим тут до них, постелили на портике церкви.

– Как он узнал, кто ты такой? – прошептала Пенни, когда старик удалился.

Взгляд Николаса был прикован к возвышающимся за узкой долиной горным пикам.

– Никак. Он сумасшедший, безумный отшельник. Я подыграл ему, только и всего. В этом нет ничего такого, безобидная шутка.

– А что он говорил насчет реформ в Глариене? И о каких варварских обычаях шла речь?

– Понятия не имею. – Он уперся рукой в стену и прислонился к ней щекой. Изгиб его спины и плеча был до боли прекрасным, оживший бастион на фоне умирающего дня. – Может, о своде законов. О том, как работают суды. Школы и больницы. О потерянном праве голоса.