Мой учитель А А Реформатский
Шрифт:
В манерах и обычаях Реформатского было много такого, что давало бы основания назвать его эксцентриком. Это слово, однако, к нему вовсе не подходит - очень уж он был русским. В нашу комнату "за залом" часто заходил Сергей Иванович Ожегов, приветливый и изящный человек с аккуратнымии седыми усами и тщательно подстриженной бородой. Он неизменно здоровался со всеми за руку - помню, что ладонь у него была узкая и рукопожатие - крепкое. Реформатский прозвал Ожегова "барин". Действительно, рядом с Ожеговым, внешность которого была скорее дворянская, Реформатский выглядел
Реформатский любил давать свои знакомым прозвища. Рассказ о них составил бы отдельный сюжет (на "реформатских чтениях" уже не помню, какого года, это и было сделано в остроумном докладе Т.Н.Николаевой; описание "языковой личности" Реформатского см. книге "Язык и личность, М., Наука, 1989). Замечательны эти прозвища были тем, что давались по сложной ассоциации, часто оставаясь полностью немотивированными для непосвященных. Например, зятя своего Г.Г.Поспелова прозвал он "Мазепа"- потому что тот "увел" дочь А.А.
– Марию.
Не менее любопытны были прозвища, даваемые неодушевленным предметам. Так, одну миниатюрную церковку в Зарядье А.А. называл "церковь, где венчалась Лидочка". Имелась в виду Лида Иорданская, жена Игоря Мельчука. Хрупкость и миниатюрность была, видимо, основой этой ассоциации.
У меня прозвища не было, но его заменяло обращение "Рито" - так должно было бы выглядеть мое имя в звательном падеже. Этим обращением открывались письма, которые он писал мне в Эстонию и в больницу. Писать письма он любил, и, как истинный мастер эпистолярного жанра, находил особый тон для каждого адресата. Преобладали шутливые отчеты о его жизни и работе в данный момент. Письма мне он обычно подписывал "Ваш шеф Искандер Ислахи", переводя свое имя и фамилию на некий "условно-арабский"язык.
Часто писал А.А. шуточные тексты для друзей - прежде всего стихи, именовавшиеся, как правило, "не пур для дам", т.е. умеренно рискованные. Из прозы я помню уморительный текст в жанре заметок для дневника, описывающий его путешествие с Н.И.Ильиной по российским весям. В разговорах с нами А.А. именовал Наталию Иосифовну "писательницей". В повествовании обыгрывалось то обстоятельство, что "писательница" выросла в эмиграции, в Харбине, и вернулась в Росиию взрослым человеком, т.е. была якобы почти иностранкой. Например (цитирую по памяти): "Войдя в деревенский нужник, писательница долго искала ручку с надписью "pull".
У Реформатского был несомненный дар рассказчика. Нам он рассказывал истории из своей молодости, которые имели вид законченных этюдов. Помню, как к Реформатскому приходили "русские девки" - т.е. молодые сотрудницы из Института русского языка. Они были моложе нас лет на 7 - 10 и эти истории еще не слышали. Мы с Игорем хором просили: "Александр Александрович, расскажите, как Сидоров кота раздавил!" А.А. некоторое время поглаживал бороду, как если бы собирался с мыслями, и хитро посверкивал глазами сбоку, из-под очков. Потом начинал, неторопливо и со вкусом.
Из
Прелесть этого рассказа была в том, что Владимир Николаевич Сидоров в представлении всех нас не стал бы целоваться с дамой на чужой кухне, а кроме того, был человеком, который, что называется, и мухи не обидит. А тут кота раздавил - и насмерть!
Не будучи религиозным, Реформатский некогда пел в церковном хоре и великолепно знал весь культурный пласт православного обихода, который большинству из нас тогда был вовсе неизвестен. Помню, как в Консерватории выступал американский студенческий хор Оберлинер Колледж. Я была под сильнейшим впечатлением от одного песнопения. Оно было исполнено на "бис", и я не расслышала имя композитора. На другой день я спросила об этом Реформатского, который тоже был на этом концерте. "Как, - сказал А.А., - вы не узнали хор Чеснокова?" Мне кажется, это было моим первым знакомством с православной хоровой музыкой: в конце 50-х негде было услышать ни "Всенощное бдение" Рахманинова, ни хоры Гречанинова. А о Чеснокове и говорить нечего.
Я помню Реформатского человеком пожилым, но крепким. В сезон он ездил на охоту, иногда играл в теннис. Постоянные разговоры о перспективе упокоиться на Ваганьковском были, как я теперь понимаю, естественным следствием его жизнелюбия. Во всяком случае, себя он не берег. Запомнился один эпизод, в высшей степени характерный для личности А.А. Мы с ним поехали в типографию "Литгазеты", где печаталась моя брошюра, с целью что-то уладить. Когда уладили, то оказалось, что огромный рулон типографской бумаги, нам предназначенный, некому перенести в другое помещение. А.А. сказал, что недаром он в юности подрабатывал грузчиком. Он присел, крякнул, и, к моему ужасу, взвалил этот чудовищный вал на закорки и понес. Я онемела и дар речи обрела не скоро. А.А., прежде, чем надеть свою неизменную кепку, долго вытирал лысину платком - но и только.
Надо ли говорить, что с таким Учителем нас миновала "проблема поколений" - не только в науке, но и в жизни. Неуступчивость в спорах, неумолимость к небрежностям - и одновременно доверительность, ласковость, даже нежность в письмах. Если А.А. уходил из сектора раньше нас, то обычно говорил - "Ну, дети мои, я кому-нибудь сейчас нужен? Нет? Тогда я пошел". Да, мы были "реформатские дети". Но в этой атмосфере тепла не было тепличности.
Конечно, до понимания личности Рефопрматского надо было долго расти. Понимание это по обыкновению приходит слишком поздно. Я думаю, однако, что это и есть особый дар исключительной личности - одаривая других, не впечатлять их своей необыкновенностью. Ведь это имел в виду Пастернак, написав:
Я ими всеми побежден,
И только в том моя победа.