Мой внутренний Элвис
Шрифт:
Папа внимательно смотрит на него.
— Что значит — идеи?
Тони улыбается.
— Вольфганг… — Он поворачивается ко мне и Кларе. — Ваш папа все еще думает, что существует что-то вроде свободы выбора.
Клара заинтересованно кивает и сдвигает указательным пальцем рептильи очки на лоб.
— А что, ее не существует? — спрашиваю я.
Тони откидывается на спинку дивана и сцепляет руки за головой.
— Нет. Свобода выбора — это иллюзия. Если мне кажется, что я что-то решаю, на самом-то деле решение уже принято. Посмотри-ка на меня: если я вижу красивую
Папа смотрит на нас с Кларой.
— Конечно, человек может решать — следовать импульсу или нет, — говорит он, — к примеру, можно увидеть красивую женщину, — папа кивает маме, — и решить, что последуешь импульсу и ее…
— Вольфганг! — мама злобно глядит на папу.
— …Э-э-э, кхм, пригласишь куда-нибудь. Или не последуешь, потому что она, к примеру, замужем. Это называется — контроль за импульсами. Но это может не каждый, конечно.
— А это распространяется на пончики?
Папа внимательно смотрит на меня.
О боже, неужели я это и вправду произнесла?
Тони смеется. Клара и Нелли смеются тоже.
А потом смеются уже все.
Кроме папы.
Отсмеявшись, мы снова сидим молча. Мистер Фицмартин барабанит пальцами по столу и время от времени откашливается. Я пытаюсь посмотреть папе в глаза, но он старательно отводит их.
Идиотка я. Мне так и не приходит в голову, как все это исправить — и тут распахивается дверь.
«Сюрприз!» — в комнату вплывает огромный торт-мороженое.
Из-за торта выглядывает мать Нелли. Нелли раздает тарелки и ложечки. Я снова пробую встретиться с папой глазами. Он смотрит в сторону. А я чувствую себя все хуже и хуже. И если смотреть на торт-мороженое, то от этого не легче. Он такой жирный! И еще ужасно сладкий. Лучше пусть меня сожрет огромный диван Фицмартинов, чем я сожру этот торт.
— М-м-м-м, — говорит мама и пихает меня в бок.
Я отвечаю: «М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м», и мама снова пихает меня.
Так надо мне мычать это «М-м-м» или не надо?
Нелли кладет огромный кусок торта на тарелку со словами: «Специально для тебя, моя сладкая!»
Ну спасибо.
Как же мне избавиться от него?
Как только у всех на тарелках оказывается по куску торта, папа Нелли стучит ложечкой по стакану и встает.
— Мы очень рады видеть вас здесь, наши немецкие друзья. А теперь — еще один сюрприз для молодых леди.
Он многозначительно смотрит сначала на Нелли, а потом на меня. Нелли глядит только на свой торт.
— Нелли, — произносит мистер Фицмартин, — отправится с вами в путешествие по Америке!
— Ох, — мама вопросительно глядит на папу. Тот пожимает плечами.
— Э-э, превосходно, — восклицает он потом.
Да он с ума сошел? Это вовсе не превосходно!
Отец Нелли довольно смотрит на всех.
— Для Нелли это станет бесценным опытом, — продолжает он, — она увидит
— Но мамочка, — Нелли смотрит на мать.
— Тебе понравится, — говорит та и гладит ее по руке. Нелли вырывает руку.
— Я же сказала, что…
— Тебе понравится, дорогая, — очень громко повторяет мать Нелли. Нелли встает и выходит из комнаты.
— Подросток! — улыбается мать Нелли.
По пути домой мама с папой ссорятся и выясняют, кто же из них согласился на то, чтоб взять с собой Нелли.
— Ты сказал «превосходно»! — говорит мама папе.
— Ты перед этим кивнула мне! — отвечает папа маме.
А мне наплевать, кто из них виноват в этом кошмаре. Если нам надо будет вернуться в Питтсбург, чтоб привезти Нелли родителям, мне придется забыть про поездку в Грейслэнд. Мы просто не успеем. Да и дольше пяти минут выносить Нелли — хуже этого и быть не может. Убирая со стола, она, к примеру, спросила, не сижу ли я на диете — потому что кусок торта так и остался лежать на тарелке нетронутым. Я не смогла скормить его папе, потому что тому пришлось съесть кусок Клары и полкуска маминого торта, и он больше не хотел сладкого. Или же он просто не хотел брать мойторт.
Ничего удивительного.
Я, конечно, сказала Нелли, что не сижу на диете, мне просто плохо.
— Антье на диете! — тут же доложила та матери и всучила ей мою тарелку.
Мать Нелли сказала: «Отлично» и одобряюще посмотрела на меня.
В наушниках Элвис поет «Подозревая друг друга», но мне все равно слышно, что мама и папа орут всё громче. Теперь уже речь вовсе не о том, кто заварил всю эту кашу с Нелли, а о том, кто же пропустил нужный поворот.
— Я еду, ты следишь за дорогой! — орет папа.
Это не совсем так, потому что пока он едет, мама должна еще кормить папу пончиками и бутербродами, фотографировать из окна, если папа командует: «Фото справа!», и говорить «О-о-о-о», если папа возвещает: «В зеркале заднего вида — чудо природы!».
Нам с Кларой тоже надо говорить «О-о-о-о», а если мы не дай бог пропустим этот момент или же протянем «О-о-о-о» не так долго или громко, как надо, то папа сразу же кричит, зачем мы только поехали в это путешествие, вот другие дети были бы благодарны, если бы им предоставилась возможность увидеть всю эту красоту — а не играли бы в «Геймбоя», пока за окном одно чудо природы сменяет другое.
Но сейчас папа ничего не говорит про чудеса природы, он кричит о том, что мама могла бы и помочь ему с навигацией. Мама говорит: «Вольфганг!» Я выглядываю из окна.
Мы едем по территории эмишей, где были вчера. Ужасно темно — кажется, я еще никогда не видела такой темной ночи. Только пара светлячков видна.
В одном из фильмов с Элвисом это был бы очень романтичный момент: Элвис и какая-нибудь красотка едут в ночи и сбиваются с дороги. Темнота все гуще, они уже не знают, куда заехали, а потом еще начинает лить как из ведра. Они обвиняют друг друга и орут как ненормальные, а когда ор становится нестерпимым, он хватает ее и закрывает ей рот поцелуем.