Мой возлюбленный vampire…
Шрифт:
— Знаю. Разве ты еще не поняла? Ведь я оставил тебя! Что ж, живи. И прощай! А мы покидаем ваш город…
Алекс заглянул Насте в глаза. Его лицо исказила мука, тело словно подернулось черной дымкой и начало таять. Легкая тень, напоминающая летящую в длинном прыжке пантеру, метнулась со сцены и исчезла.
Настя с трудом сдерживала дрожь. Она опустилась на пол, обхватила руками плечи и закрыла глаза. Но слезы все-таки брызнули. Ей стало невыносимо жаль Алекса. Она не могла знать всего, что с ним происходило, но после его скупого рассказа чувствовала боль. И
Екатерина Неволина
Мёртвая роза
Я сотку себе крылья из звезд и зари. Поднимусь, неба серую муть распоров. Буду тысячи лет, до скончанья земли, Я блуждать на границе времен и миров…
Он стоял в самом конце перехода, словно на сцене. Софитами были солнечные лучи, проникающие сюда с улицы, золотящие его светлые длинные до плеч волосы, яркими искорками вспыхивающие в удивительных, цвета густого гречишного меда глазах.
Сказать, что он был красив, — мало. Это слово истерто, точно старая, давно находящаяся в обращении монета, и не значит почти ничего, по крайней мере совершенно не отражает того, что было в этом молодом человеке. Того мягкого света, который, кажется, исходил от него. Он казался прекрасным и вместе с тем обреченно одиноким.
Тонкие, изящные пальцы бережно перебирали струны гитары. Молодой человек пел, и его мягкий теплый тенор согревал и вместе с тем пьянил, как старое дорогое вино. Он звал за собой в неведомые дали. Но, видимо, последовать этому зову мог не каждый, и люди проходили мимо. Занятые повседневными делами и мыслями, они словно не замечали распахнутой двери. Да и стоило ли ее замечать? Не дай бог, заслушаешься и станешь таким же блаженным…
Молодой человек и вправду казался немного не от мира сего. Слишком красивый слишком увлеченный. Глаза его сияли внутренним светом, а губы улыбались так, словно он и не замечал равнодушия окружающего мира. Хотя, скорее всего, так и было.
Его песни были очень странными. То грустные, то веселые, они, как и сам певец, казались чужими — будто их занесло в наш мир порывом всесильного волшебного ветра. Занесло — и бросило здесь, прямо посреди грязного, истоптанного сотнями ног перехода.
Проходившая мимо рыжеволосая женщина, немолодая, с усталым лицом, вдруг остановилась и, открыв сумку, принялась копаться в кошельке. Не в ее привычках было подавать бездельникам-музыкантам, но тут сразу видно — случай совершенно особенный. Да и грех не заплатить за полученное удовольствие.
— Вот, — она протянула руку с зажатой в прокуренных, обтянутых желтоватой сухой кожей пальцах сотенной и только тут заметила, что перед парнем нет ни чехла от гитары, ни шляпы, ни какого бы то ни было приспособления для сбора пожертвований.
— Нет, что вы, спасибо, — он улыбнулся ей так ласково, что ее губы, почти отвыкшие улыбаться, растянулись в ответной улыбке. — Я здесь просто так, для удовольствия. А деньги вам и самим нужны.
— Спасибо, — пробормотала она, отчего-то не чувствуя ни малейшей неловкости, и, кивнув молодому человеку, принялась подниматься по лестнице.
«Ангел, настоящий ангел», — шептала она себе под нос.
Глава 1
Снежный ком ее обид
Настя сидела в неуютном кресле, подтянув коленки к подбородку, и обреченно ждала прихода мамы. Все самое плохое, пожалуй, уже свершилось, и оставалось только принять удары судьбы со всем возможным мужеством и покорностью. Чувства вины и стыда вцепились в Настю, словно дикие звери, и вот теперь с наслаждением рвали ее в клочья.
«Ничего, все еще наладится. Сегодня просто не мой день», — пыталась успокоить себя девушка, в глубине души понимая, что ничего уже не наладится. Она не оправдала маминых надежд и к тому же опустилась в собственных глазах ниже некуда.
— Усердие, Настенька, это еще не все, — сказала ей сегодня преподаватель музыки, полная усатая тетечка со странным именем Манана Гурамовна. — Благодаря современным достижениям науки сыграть на пианино может и робот, и сделает это гораздо точнее и техничнее тебя. От исполнителя требуются душа, эмоции! Ты, конечно, старательная девочка, но, увы, не вижу в тебе потенциала музыканта.
К тому же ты в последнее время очень рассеянна, а потому, извини, не могу допустить тебя до участия в концерте.
— Как? — выдохнула Настя. Слова преподавателя показались ей ударом молнии, вдруг сверкнувшей в безоблачном небе.
— Увы, — Манана Гурамовна обреченно покачала головой, так что ее трехступенчатый бюст затрясся, словно желе. Насте стало противно, и она уставилась в пол, лишь бы не смотреть на учительницу.
— А может, я побольше… — робко выдавила она.
— Не может! — безжалостно отсекла учительница. — Музыкальную школу ты, конечно, окончишь нормально, но о какой-либо карьере пианистки даже не думай!
Интересно, кто сказал, что суровая правда лучше, чем сладкая ложь? Его бы сейчас на Настино место. Ей было ужасно обидно, но еще более того — стыдно перед мамой. То, что Настя станет пианисткой и будет выступать в полном восторженных зрителей зале, являлось главной маминой мечтой. Сама девочка к музыке не слишком тяготела. Во втором классе мама отвела ее к репетитору, а в третьем, усердно прозанимавшись целый год, Настя поступила в музыкальную школу. И началось… Гаммы, этюды Черни, полифонии Баха — и дальше, дальше, дальше…
На этот концерт мама рассчитывала особенно и даже досрочно заказала для дочери черное бархатное платье (обязательное, по ее мнению, для всех пианисток) и вынула из шкатулки старую круглую брошь с камеей, принадлежавшую, кажется, еще Настиной бабушке. Теперь платье с приколотой к нему брошью торжественно висело в шкафу, ожидая дня концерта.
Которого не будет.
Вернее, будет, но не для Насти.
В каком там году предрекали очередной конец света? Для Насти он наступит уже сегодня.