Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
С уважением Б. Пастухов. Секретарь ЦК ВЛКСМ».
О. Михайлов из Коктебеля в Москву.
«Дорогой Васильевич!
Как тебе живется-можется?
Не знаю, переварил ли Семенов девять страниц (!) о тебе под псевдонимом Николай Ощера или сократил в два раза.
Тут тебя очень не хватает. И на корте, где играют только местные, никто из теннисистов не приехал. И в часы досуга, когда остается слушать главы из жизни и любви металлургов. И в рабочем распорядке, когда порой соскальзываешь в нерабочее
Нас так долго обманывал Воениздат, что я уехал, так и не получив (!) гонорара. Тине оставил доверенность, но не намного, а то все пустит по ветру. Верну долг уже, очевидно, сюда, где сейчас я.
16 апреля хотел послать 15 руб. (в честь Ленинского субботника. – В. П.), но «генералы» высмеяли меня, сказав, что существует какой-то счет в сберкассе, а на партком денег не посылают. И я взялся за метлу и лопату. К сожалению, на глаза директору попался не я, а более опытные «генералы», в числе 5 наиболее отличившихся получившие премиальные грамоты.
Много работаю. Написал послесловие к двухтомнику пушкиноведа Раевского – в Алма-Ату. Статью в «Лит. Россию». Послесловие к 9 тому Леонова. Сейчас пишу для «Смены» рассказ, где вывожу – в придуманной ситуации – Ушакова и Сахарова (им не говори, пусть себя сами узнают).
Лихоносов не приехал и не знаю, приедет ли, хоть и сидит, скотина, в пяти часах от меня – в Пересыпи и тоскует.
Очень меня заботит лето. Все попытки Тины снять дачу ни к чему не привели. А у моей Ольги начиналась астма, и как я подумаю, что лето она проведет в городе – становится худо. А ведь, небось, во Внукове какие-то места пустуют! Худо, худо. Живет там Ланщиков, который обо – л меня в «Москве» – после хвалебной статьи о том же романе три года назад. Чудеса!
Вечерами тяжко. Ни шахматишек, ни даже карт (нас с «генералами» трое), ни бесед душевных. П. Я. и О. Б. очень постарели и изменились (внутренне даже). Грустно. Ну да ладно. Нет ли в Переделкине чего снять? Или, может, в Малеевку дадут хоть на месяц, чтобы в квартире сделать ремонт, невозможный при Ольге? Посоветуй! Привет сердечный Гале, деткам, Ивану Фотиевичу, Ант. Митр. Крепко обнимаю. Олег Михайлов».
<25.04.83> (Датируется по штемпелю на конверте.)
Из Москвы в Коктебель.
«Дорогой Олег!
Закрутился маленько, вернувшись из командировки, так вовремя и не ответил тебе. Да еще и потому, что хотел что-то узнать важное для тебя, но так ничего и не узнал. Все продлевают во Внукове, пишут заявления, и им без звука продлевают. И вообще говорят, что будет так же, как и в Переделкине: хочешь, хоть всю жизнь снимай, лишь плати. Вот такая петрушенция.
Побывал в КЕНИГСБЕРГЕ и в РИГЕ, очень любопытно, да и хоть вырвался на вольный простор, так это все-таки нам необходимо. Даже вот сидишь в номере и работаешь, читаешь там, что-то чирикаешь пером, а приятно, как-то безнадзорно и хорошо себя чувствуешь, хочешь – пойдешь в кино, хочешь – в ресторан, хочешь – купишь снадобье и пойдешь к себе в номер.
Был на поле Гросс-Егерсдорфском в семидесяти
Ничего тебе не могу сообщить по твоим делам, ничего мне не известно, приедешь – узнаешь... Могу только сказать, что Евтуху хотели дать Дружбу народов, изменили и хотят дать Трудовика, кажется, такой же хотят дать и Андрюшанчику, у него где-то в мае, у Евтуха где-то в июле. Вот такие дела, вот кто, оказывается, внес крупный вклад в развитие. Кто давал всяческие телеграммы, кто участвовал в «Метрополе». Ну, как говорится, нетелефонный разговор. Но все-таки противно.
Что тебе будет там неуютно – я это предвидел: не та пора... Нужно было нам состыковаться, но что поделаешь. Такова жизнь. Ну увидимся здесь. Закажи наш стол, последний справа на веранде.
6 мая 1983 г. Виктор».
О. Михайлов из Коктебеля в Москву.
«Дорогой Васильевич!
Вот и подходит к концу мое крымское житие. Первый месяц теннис был плох оттого, что играть было почти не с кем: Миша-шофер и племянник Антропова Леня. Оба самородки. Теперь же понаехало столько, что Аня Дмитриева только два раза вышла на корт. Кстати, я говорил с замдиректора о том, что в Киеве (со слов Дмитриевой) на экспериментальной фабрике делается чудо-покрытие из пластика с идеальным отскоком, не боится воды и ее быстро пропускает, цветное (виден мяч), причем забеги – другого цвета. Он собирается приобретать это покрытие и просил о помощи в смысле моральной – письма и т. д. Будешь здесь, поговоришь с ним.
Здесь Мухоротик (на 4 дня приехал из Пересыпи), который велел тебе кланяться.
Тина дала мне телеграмму, чтобы я позвонил в отдел культуры ЦК Жукову Ивану Ивановичу. Он сообщил мне, что письмо театра им. Пушкина после моего ответа, посланного в отдел культуры, «закрыто», чтобы я не «волновался и спокойно работал», а по возвращении с ним обязательно встретился. И Лихонос (вернее, Лихоус, ибо усы у него стали загибаться вверх, как у бравого хорунжего), и другие сообщали, что меня за рассказ поносила «Немецкая волна» и «Свободная Европа», именуя «неосталинистом». Это ободряет.
Скучаю по тебе, по нашему теннису, троеборью, купаниям и шахматам – ничего этого у меня нет в той дозе, какая необходима и душе, и телу.
Спасибо за привет. Шлю самые сердечные приветы Гале и твоим детишкам. Крепко обнимаю. Твой Олег Михайлов.
День Победы. Коктебель».
<16.05.83> (Датируется по штемпелю на конверте.)
Из Москвы в Коктебель.
«Здравствуй, Виктор Васильевич!
Привет твоей Семье, если она уже собралась в Коктебеле!