Мой зверь безжалостный и нежный
Шрифт:
— А ты, лошара кучерявая, чего ждёшь? — наклонил он ко мне осоловелую физиономию. — Это чё у тебя? Серьга? Так ты заднеприводной! Пиво давай сюда, пидор, а сам бегом марш к остальным лошпетам. Щас мы вас дрессировать будем.
— Ну, угощайся, чё, — ухмыльнулся я и плеснул ему в лицо всё, что осталось в банке.
Жлоб охнул, пару раз сморгнул, отёрся свисавшим рукавом и, набычившись, рявкнул:
— Ну всё, падла, тебе конец.
Но пока он жевал, я уже спрыгнул с парапета, вцепился в эти
Жлоб побагровел, выпучил глаза, стал сипеть и в панике царапать ткань кофты, хвататься за мои руки, пытаясь их убрать, но это бесполезно. Я, может, и далеко не такой кабан, как он, но хватка у меня мёртвая.
Потом отморозились и его дружки, рванули к нам, но остановились в паре шагов, подняв вопль:
— Ты чё творишь?! Чё творишь, урод? Ты бешеный? Отпусти его, сука!
Жлоб тоже что-то сипел невнятное. От натуги у него вздулись вены.
— А где пожалуйста? — отозвался я весело, но жлоба всё-таки отпустил.
Тот согнулся пополам, прижав руки к шее, и зашёлся в кашле. Потом и вовсе рухнул на асфальт, привалился плечом к парапету. Ошалевшие офники кинулись к нему, присели рядом на корточки, стали его тормошить, беспокоиться. Один на бегу толкнул меня плечом, я развернулся и поддал ему ногой под зад.
— Куда прёшь?
— Ну всё, суки, вы трупы! — крикнул нам затем кто-то из них. И тут же они один за другим резво подскочили и направились к нам.
— Бежим? — тихо предложил Гуня.
— И всё пропустим? — хмыкнул я. Ну уж нет.
Не то что я драться люблю. Вовсе нет. Хотя иногда это, правда, в кайф. Когда силы примерно равны, когда ты на взводе и весь кипишь от адреналина, когда из тебя так и прёт энергия, и если её не выпустить, кажется, что тебя попросту разорвёт. Но это бывает нечасто.
А уж вот так, как сейчас, — точно не люблю. Когда против тебя такая дичь, как обдолбанные футбольные фанаты, и когда их намного больше. Я хоть и безбашенный, как многие считают, но всё же не камикадзе.
Однако бежать — это в любом случае дно. Так что я развернулся к ним и приготовился морально кровь и пролить, и пустить.
— У них кастеты! И цепи! — ахнул Гуня, отступая за мою спину.
Пофиг. Боли я не боюсь, я её даже не чувствую. Никогда не чувствовал. Как и страх. А в драке — так тем более. И если случается вот такое месиво — настолько азарт захлёстывает, что чёрта с два меня кто остановит.
Локомотивщики, вооружившись, попёрли на нас. Только придушенный жлоб так и сидел на асфальте у парапета, потирая шею и глядя на меня с лютой ненавистью. Даже просипел своим вдогонку:
— Особенно вон того упыря кучерявого ушатайте.
Но эпической битвы не случилось. В самый последний момент на набережной нарисовались пэпээсники. Просекли, что
Нас с пацанами менты даже не тронули. Ещё и спросили, целы ли мы.
На фоне упоротых фанатов в спортивках мы выглядели чинно и пристойно, как юные хористы. Только я свою физиономию отворачивал. Потому что не остыл ещё, а в такие моменты дикая решимость расхерачить всё вокруг написана у меня на лбу большими буквами.
— Блин, повезло нам, — со стоном выдохнул Гуня вслед отъезжавшему ментовскому бабону. Он нащупал в кармане пиджака сигареты, выбил себе одну из пачки, предложил остальным. Руки у Гуни ходуном ходили, он и закурить смог лишь с пятого раза.
— Кому ещё повезло — большой вопрос, — затягиваясь, хмыкнул Лёха Бондарь и покосился на меня.
— Это точно, — поддакнул ему Воропаев. — Я думал, Тим, ты его реально задушишь. Не остановишься. Аж жутко стало, если честно…
— Если ты такой пугливый, сиди дома, не гуляй, — равнодушно бросил я.
— Да чё ты, Тим, не заводись. Ты ж и правда в запале берега не видишь, что угодно можешь сделать… — забубнил Лёха. — Он просто за тебя испугался. И я тоже…
— Не пугайся, мамочка, я в порядке, — пресёк я его.
Ненавижу, когда мне такое говорят. Мне и матери хватало, которая вечно твердила: «Тимур, мне всё время страшно за тебя. Ты ведь не понимаешь, что хорошо, а что плохо, что можно, а что — нельзя. Ты попросту не осознаешь, что запрещено или опасно. Не знаешь границ, Тимур. Я всегда боялась за твоего отца. Он часто переходит черту дозволенного, но ты… Для тебя этой черты, похоже, вообще не существует».
Я и от неё-то отмахивался, грубил: «Не парь мне мозг всякой ересью».
А теперь ещё и пацаны взялись меня лечить.
Как же бесят эти причитания!
Ладно меня все другие в лицее считают неадекватом, если не конченным психом, но свои-то какого хрена?
А пошло всё с того случая, когда два дебила из одиннадцатого решили меня прессануть. Я тогда учился в седьмом классе и по росту едва обоим до груди доставал. И вот эти двое подвалили, преградив дорогу к школьному крыльцу.
— Для тебя, шкет, вход платный. Гони полтинник.
— В переход валите, попрошайки, — огрызнулся я. — Там нищеброды побираются.
Слово за слово — началась драка. Кругом столпился народ, обступив кольцом, и мы там втроём как на ринге в боях без правил. Одного я уделал так, что тот встать не мог. Лежал посреди школьного двора, корчился и скулил. Второй тоже выхватил своё. И это меня от него ещё оттащили. Я же настолько в раж вошёл, что не почувствовал даже, что мне переломали рёбра.