Мой
Шрифт:
— Ты говорил это своим фанаткам? — тяжело дыша и злясь на то, что его рука перемещается вверх по бедру, я толкаю его в гранитную грудь, и издаю разочарованный звук, когда он не сдвигается с места. — Скажи это тому, кто поцеловал тебя в подбородок, висок, челюсть и твой чертов рот!
Он отстраняется, нахмурившись в замешательстве.
— У тебя помада по всему лицу, Ремингтон! — говорю я, поправляя свое платье.
С низким сердитым звуком он проводит тыльной стороной руки по своим губам, затем смотрит на нее, сузив глаза, когда видит красную полосу на коже. Сжимает челюсть
— Нет, — шепчет он так, будто ему больно.
Я проглатываю комок злости в горле, когда он скользит рукой от запястья к ладони, переплетая наши пальцы. Всю поездку я четко ощущаю его ладонь на моей, его массивные длинные пальцы с моими, крепко держащие меня в то время, как внутри моей груди все будто взрывается и разрушается одновременно.
Мы приближаемся к нашему отелю, и Райли осторожно проверяет нас, смотря в зеркало заднего вида.
— Теперь я поеду за остальной командой, — говорит он.
— Спасибо, — ровным голосом говорит Ремингтон, помогая мне выйти из машины. Затем, все еще держа мою руку, он ведет меня через лобби к лифтам.
Мы заходим внутрь, а его челюсть все еще перепачкана красным. Даже с этими отметинами его лицо остается фантазией каждой женщины. Его черные волосы взъерошены, эти спортивные штаны сидят низко на бедрах, а эта футболка льнет к его восьми-кубиковому прессу, широким плечам и накачанным бицепсам. Он все тот же секс-символ, которым был всегда, в то время, как я чувствую себя более беременной, чем когда-либо, с маленькой выпуклостью моего живота.
Он тянет меня в наш номер, дверь захлопывается под собственным весом позади нас, и как только отпускает мою руку, он хватает меня за бедра, поднимает и усаживает на обеденном столе.
— Не поступай так со мной, — кусает меня за шею и снова скользит рукой под платье, быстро поднимаясь вверх, и на этот раз обхватывает меня поверх трусиков. — Черт возьми, не поступай так со мной сейчас, — стонет он.
Я начинаю дрожать, когда он движется ртом к моей челюсти, покусывая мои губы, потирая меня пальцем через трусики. Я ненавижу всхлипы, что вырываются из меня, но ему, кажется, это нравится, потому что он стонет, направляясь прямо к моему рту. Я отдергиваю голову в сторону, и произношу мягким, огорченным голосом:
— Я хочу поцеловать тебя, не их! — всхлипываю, слабо толкая его в большую грудь.
— Это я, — он убирает руку из-под моего платья, охватывает мое лицо двумя руками и целует меня, размазывая по мне чужую помаду, когда он накрывает мой рот и насильно открывает его. Я толкаю его в грудь до изнеможения, в то время, как его язык пересиливает мой. Он обнимает мою спину, укладывая меня на стол, его руки защищают меня от твердой поверхности, когда он с отчаянным голодом всасывает меня.
— Это я, — шепчет он, потирая рукой мое тело и грудь.
Я всхлипываю от необходимости и ненавижу это. Я такая влажная. Он так сильно мне нужен. Он так чертовски хорошо пахнет. Я схожу с ума, но когда он
— Брук . . .
С расстроенным стоном он хватает ткань моего платья в кулаки и одним рывком разрывает его. Я задыхаюсь, когда он отодвигает ткань по бокам, чтобы обнажить меня в нижнем белье, его темная голова быстро опускается вниз так, что он может проводить языком по моей коже, от пупка вверх, пока он разрывает ткань еще больше и поглаживает мои ребра.
Дрожь проходит сквозь меня, и я хватаю его за затылок, разрываясь между тем, чтобы притянуть его к своему рту и оттолкнуть; вместо этого я тяну его за волосы.
— Нет, — стону я и он отстраняется и смотрит на меня этими глазами дикого животного, и я знаю, что мне не стоит провоцировать его, мне нужно успокоить его, но я ревнива на всю чертову голову. Он сделал это со мной. Заставил любить его и быть одержимой им, гадая, с кем он был. Возможно, он сам не знает этого, но они знают, и они — не я.
Охвачена новой решимостью, я сажусь и сердито хватаю его за подбородок, яростно скребя ладонями и пальцами эти отметины. Когда мне не удается стереть большую часть из них, я хватаю его белую футболку, тяну вверх, чтобы вытереть его. Он стоит здесь, дышит еще тяжелее, чем во время боя, глядя на меня так, будто просит кого-то, меня, терпеливо позволяя мне вычистить его.
Мои пальцы дрожат. Его глаза блестят в полумраке люкса, пока я тру, но все еще не могу избавиться от помады и не могу этого вынести.
Я облизываю палец и слюной вытираю следы помады, затем вытираю футболкой проклятое пятно.
Его расстройство возрастает и он сует свои пальцы в рот, затем трет там, где я. Наши пальцы сталкиваются, когда мы втираем слюну по всему его подбородку. Я поднимаю футболку и снова чищу, затаив дыхание, когда пятна начинают исчезать.
Я останавливаюсь, когда не остается ничего, только его твердая челюсть, слегка шероховатая. Мое тело горит от желания, а сердце горит от любви и каждая частичка меня сгорает от ревности. Я хватаю его за волосы, наклоняюсь и оставляю поцелуй прямо там, где находился чужой поцелуй, отчаянно пытаясь стереть все, что было до этого. Он сжимает мои бедра, когда я провожу губами вдоль его челюсти, направляясь ко рту, и я целую его, быстро и почти так, будто не хочу, и отстраняюсь назад, ловя ртом воздух, отпуская его.
Он приподнимает бровь.
— Закончила? — спрашивает измученным голосом и мне кажется, что я не дышу, когда киваю в ответ.
У него расширяется грудь, когда он хватает запачканную футболку и поднимает ее одним плавным движением, отбрасывая в сторону:
— Ты и я сейчас будем заниматься любовью. Мы не должны ждать и секунды... дольше... чтобы быть вместе.
Сквозь меня проходит дрожь, и мой голос хрипит от эмоций:
— Я не могу равнодушно смотреть на чужую помаду на тебе, Ремингтон, я не позволю им целовать тебя. И это говорит не какое-то беременное безумие или неуверенность! Я сказала тебе когда-то давно, что не буду делиться. Я не буду делить тебя.