Моя безумная фантазия
Шрифт:
— У меня нет никакого желания принимать в этом участие, — сказала она. — Не могу выразить, как усложнил мою жизнь приезд в Сандерхерст. — Насколько, он никогда не узнает. — Я лишь пыталась найти свою семью, Арчер. По-моему, не такое уж большое преступление против небес. Недостаточное для того, чтобы тебе начали являться духи.
— Ты оказываешься невиновной, когда рассказываешь о немыслимых вещах, а я немедленно становлюсь виновным без вины?
— Если помнишь, я говорила то же самое, Арчер. Тишина, казалось, поглотила их мысли, очень
— Для тебя имеет значение, если я скажу, что не верю, будто ты мог совершить подобное преступление?
Она подвинулась ближе, но не решалась обнять его.
— Только если это правда, а не очередной бездумный всплеск. Подумай еще раз и скажи.
— Я уже думала. Едва я обвинила тебя в убийстве Алисы, как поняла, что ты не мог этого сделать.
— Тогда какие черты моего характера убеждают тебя в моей непричастности к бесчестным делам?
— Непричастности к бесчестным делам? Ты не так уж чист, Арчер. Тем не менее я верю, что ты не знаешь, где Алиса. Не могу представить себе, как ты теряешь самообладание.
— Значит, меня оправдывает не мой характер. И не мое обаяние?
Мэри-Кейт была рада укрывавшей их темноте. Он не увидел ее улыбки.
— Ты обладаешь бездной обаяния. Но не оно стало решающим оправданием.
— Ты чертовски хитра, Мэри-Кейт!
Она прикоснулась дрожащими пальцами к Сент-Джону, ощутив под тканью рукава расслабленные мышцы.
Он ничего не сказал, не пошевелился, когда она начала гладить его — сначала пальцами, потом всей ладонью — по груди так, будто впервые прикасалась к нему. Наконец он переменил положение — вытянулся на кровати — и привлек Мэри-Кейт к себе. Правой рукой он последовал за движением ее руки, повторяя прикосновения ее ладоней. Пальцы их рук переплелись. Левую руку он вместо подушки подложил Мэри-Кейт под голову.
— Почему ты так долго не приходил? Произнесенный шепотом вопрос не выдал смущения задавшей его женщины.
— Тебе мало того, что теперь я здесь? Помимо этого, моя мать постоянно напоминала, что у тебя нет защитника, что ты находишься во власти моего каприза, что ты узница.
— Которая разъезжает по округе в роскошном ландо, спит на кровати для принцессы и носит сшитые из заморских тканей наряды?.. Мне нравится жить в такой тюрьме, Арчер.
— Я должен был догадаться, что вы найдете общий язык. Обе ведете себя, как девчонки-сорванцы.
— Мне тоже вызвать в свою спальню лакея?
— Только попробуй, и он будет уволен.
— А повар?
— Слишком темпераментный. Ему следовало бы подыскать себе более спокойную работу.
— А старший конюх?
— Слишком занят с лошадьми. Пусть работает на Моршема.
— А граф?
— Угрюмый тип, поглощенный самокопанием. — Он накрутил на палец ее локон. — Говорят, он убил свою жену. Или вынудил ее бежать, когда ему это не удалось.
— Дураки!
— Говорят, он спутался со служанкой ирландкой, которая
— Неужели?
— Истинная правда.
Она обеими руками схватила его за руку.
— Прости меня, Арчер, за то, что я причинила тебе боль!
Он не ответил, не стал отрицать, показав тем самым, как сильно она его ранила. Ничего не сказал, и когда она прильнула к нему, прижалась щекой к его груди. Его подбородок уперся ей в макушку.
— Ты, конечно, понимаешь, что мы оба запутались. Мы хорошо научились ранить друг друга и не можем идти дальше. Не можем и вернуться.
Она кивнула.
— У тебя свои поиски, у меня — свои.
Он крепче обнял ее, словно опровергая слова, которые могли бы разлучить их.
— У Алисы был ребенок. — Весь день сегодня ей хотелось произнести эти слова.
— Да, — просто подтвердил он.
— Ты мне этого не сказал.
— Нет.
Он, казалось, перестал дышать, будто сберегая силы для следующего вопроса.
— И ребенок был не твой.
— Сплетники постарались на славу, — сказал он тоном смирения.
Она собиралась выяснить еще кое-что, задать вопрос, который задавать не следовало бы:
— Тебе было все равно?
— Все равно?
Он отстранился от нее и лег на спину, уставясь в темный потолок.
— Я никогда не говорил о ребенке Алисы, — согласился он. — Знаю только то, что она его носила. Возможно, выгнать Алису мне помешала гордость или какое-то другое благородное чувство. Ребенок ведь не виноват.
Мэри-Кейт повернулась и положила голову ему на плечо, провела по его груди ладонью. Безмолвное утешение вот все, что она могла ему дать.
— Она гордилась им, любовь к ребенку почти ослепила ее.
— А ты что чувствовал?
— Я вспоминал себя шестилетним мальчишкой. У меня был любимый щенок, а отец отобрал его и приказал убить. Разумеется, он хотел преподать мне какой-то непонятный и извращенный урок, но я так никогда и не понял, какой именно. — Он обнял ее и притянул к себе. — Отвечаю на твой вопрос, Мэри-Кейт: мне было далеко не все равно.
Они легли поудобнее, теснее прижавшись друг к другу. Ей хотелось коснуться всего его тела, дюйм за дюймом, не из страсти, а из желания почувствовать свою с ним связь. Чтобы победить тьму и обступившие их призраки.
— Это была ее комната?
— Ты все время думала об этом?
— Да, — ответила она. — Раз уж это ночь признаний, думала.
— Она жила в той комнате, где сейчас обретается моя мать, разумеется, без лакея. — Он вздохнул. — У нас общая стена, и иногда мне хочется, чтобы она поселилась в другом конце коридора.
Мэри-Кейт хихикнула и тут же прикрыла рот рукой.
— Нет, — сказал он, — опуская ее руку. — Ты не виновата, раз это кажется тебе забавным. У нас с тобой мало веселья. И хотя я очень ее люблю, она стала еще более непосредственной, чем я ее помню.