Моя демократия
Шрифт:
К примеру, Зюганов не упускает случая, чтобы упрекнуть Ельцина в нездоровье. Неужели он не понимает, как это отвратительно? Наверное, не понимает, потому что это - ленинизм, ленинское учение о борьбе за власть, борьбе, в которой все средства хороши.
Франсуа Миттеран был тяжело болен многие-многие годы, но кто во Франции бросал ему упреки? Кто, в той ли, иной ли форме, говорил Миттерану "чтоб ты сдох!"? Никто, и это потому, что там не было безнравственного ленинизма, для которого "классовый враг" (и любой враг) уже не человек.
На фоне таких современных событий, как бессмысленная
Так вот, незадолго до своей кончины отец все-таки сказал мне:
– Сережа! Ты можешь сделать любой выбор, но если будешь вступать в партию или в комсомол, пожалуйста, сделай это после моей смерти...
Признаюсь, эти слова не произвели на меня никакого впечатления, потому что подобных намерений у меня никогда и не было: я пошел в маму. Помню и сейчас - когда у отца что-то не ладилось на работе или он оказывался безработным, мама вполне серьезно, вздыхая, говорила:
– Ну вот! Точь-в-точь как у твоего Керенского!
В то же время она сочувствовала, не столько на словах, сколько на деле, борцам за свободу, равенство и братство. И кому надо, тот знал об этом сочувствии, и к ней подходил совершенно незнакомый человек и говорил:
– Любочка! Мне вас рекомендовали, и вот я обращаюсь к вам с просьбой: подыщите, пожалуйста, квартиру, в которой мы могли бы собираться. Человек семь-восемь, ну, может быть, и побольше!
В свое время мама ходила по рабочим кварталам Петербурга и спрашивала: не согласен ли кто сдать комнатку одинокой курсистке? У обеспеченных пролетариев типа Кузнецова ("рабочая аристократия") квартиры были и в четыре, и пять, и даже шесть комнат, и не так уж мало было среди них тех, кто хотел бы одну комнату сдать, а заодно в счет квартплаты обеспечить собственных детей курсисткой-репетитором.
Договаривались, но в последний момент мама говорила:
– Ах, я забыла! Должна предупредить, что у меня изредка будут собираться гости. Довольно много гостей.
Как правило, после этого следовал отказ, но в конце концов находились и такие, кто был согласен.
Затем в маминой комнате в определенные дни собирались какие-то люди решать свои партийные дела, мама на это время уходила куда-нибудь, даже и не зная, кто там собирается - большевики, меньшевики, эсеры, анархисты.
Был такой случай, когда ее попросили оставить у себя какую-то корзину. Она опять согласилась, и корзина простояла полгода или больше. Вдруг в какой-то день к ней ворвались два молодых человека:
– Здравствуйте, Любочка! Корзина - у вас?
– Стоит под кроватью!
Молодые люди увезли тяжелую корзину, а буквально через полчаса прибыли жандармы и тотчас заглянули под кровать - там было четырехугольное пятно по размерам корзины.
– Что тут было?
– Была корзина.
– Чья?
– Не знаю.
– Как так не знаете?
– Очень просто: какой-то незнакомый человек попросил меня сохранить его корзину, пока он съездит домой в Самарскую губернию. Я согласилась.
– Давно эту корзину забрали у вас?
– Нет, недавно. Сегодня.
Жандармы еще покрутились
Однако отказаться от помощи совершенно незнакомым людям она не могла: это было бы "непорядочно".
Из беглых, как бы между прочим, рассказов матери, наверное, можно было составить небольшую книжечку - она рассказывала кратко и как-то очень убедительно. Собственно говоря, то, что я пишу о своем детстве, больше относится к тем взрослым, которые меня окружали, которых я знал.
Я воспринял от них некий - демократический - стиль поведения, и где бы мне впоследствии ни приходилось быть и жить - в деревне ли, за границей, в академических кругах или на работе, - стиль этот оказывался к месту, был тем, что нужно, мне легко было с людьми, разве только при посещении ЦК КПСС у меня возникало ощущение, что здесь я - посторонний и держаться мне надо как постороннему, как посетителю.
Мне казалось, что я таким родился, а мои родители тут ни при чем, и только недавно до меня дошло: родители - при чем. А "детская" демократия существует (или не существует) в разных сословиях и семьях по-разному, и мне повезло, что окружающие меня в детстве взрослые тоже в какой-то степени несли в себе детскость, если хотите - качество, свойственное демократии вообще.
Конечно, и сейчас я встречаюсь и рука об руку работаю с демократами, людьми очень близкими мне по духу, но, повторяю, все-таки самые большие впечатления произвела на меня демократия детства, как я ее нынче называю. А то, что старики идеализируют детство, это естественно: детство ведь тоже идеализирует и всю окружающую жизнь, и самое себя.
* * *
Я думаю, что свою аполитичность, вернее, свою беспартийность я вынес из детства, хотя должен сказать, что и студенческие - тридцатые!
– годы, как ни странно может показаться, этому способствовали. Весьма и весьма.
От первого до последнего, шестого, курса загородного Омского сельхозинститута (был широко известен как Сибирская сельхозакадемия "Сибака", "сибаковец" от Луначарского пошло) прошел в так называемой 16-й академической группе. На курсе было две группы, и наша "Б" отличалась большими способностями, об этом знал весь факультет.
В группе было шестнадцать человек, из них две девушки, а еще два комсомольца, которые ходили на какие-то там собрания, имели кого-то, кто был их комсоргом, но все это никак не воздействовало на остальных, все остальные четырнадцать человек совершенно не интересовались тем, чем все-таки были заняты наши товарищи по комсомольской линии.
Никого в нашей группе не было из выпускников школы - все имели среднее специальное образование, кончали техникумы - мелиоративный, речной, машиностроительный, а я вот - сельскохозяйственный. Мы не читали газет, разве что изредка, и тоже изредка ходили на танцы (я так и не научился танцевать), но самозабвенно были заняты учебой. Я не помню, чтобы кто-то из нас пошел на экзамен со шпаргалкой или содрал у товарища домашнее задание. Учили нас здорово и очень требовательно профессора, кончавшие гимназии, а то и институты дореволюционного времени.