Моя другая жизнь
Шрифт:
— Поэзии здесь нет, — прибавил мужчина. — Будь она тут, вы бы точно знали, с кем имеете дело.
Я почувствовал к нему симпатию, услышав последнюю фразу. Однако по виду его абсолютно нельзя было заподозрить, будто он способен на подобное наблюдение. Слова такого рода мог бы произнести один из моих непрезентабельных университетских приятелей, в высшей степени несимпатичных интеллектуалов, набив предварительно рот перепелиными яйцами. (Если бы вы позволили себе заметить, что он поглощает хозяйскую пищу с неприличной жадностью, он бы выплюнул на пол яичную скорлупу
Но этот человек был румяный, откормленный и к тому же в темном костюме с галстуком. Так одевались в Сингапуре лишь те, чье бытие неусыпно оберегали кондиционеры. Чем богаче человек — тем теплее одежда, ибо люди обеспеченные имели кондиционеры и в автомобилях. У него были золотые часы и массивные золотые запонки; туфли из особо обработанной шкуры страуса ему определенно сделали на заказ в Гонконге. И еще он источал бесспорный аромат богатства, стойкий, отдающий кожей запах денег.
Он поинтересовался:
— Вы давно в Сингапуре?
— Почти два года. Преподаю в университете.
— Вот как! Но, по-моему, вы слишком молоды, чтоб быть профессором.
— А я и не профессор. У нас британская система. Есть только один профессор — заведующий кафедрой. Наш возглавляет кафедру английского языка и литературы. Мы, остальные, — просто лекторы.
— И нее равно вы чересчур молоды для доктора философии.
— Я и не доктор.
Мне становилось все труднее вести разговор, в процессе которого я должен был что-то объяснять. В нетрезвом состоянии я мог слушать или поддакивать; распространенные предложения давались мне туго.
— Так какой же у вас диплом? — не отставал мой собеседник.
Я пожал плечами:
— У меня вообще нет никакого диплома. И у него тоже.
Я повернулся к полке, где успел заметить корешок тоненькой книжки. Это были «Этюды о жизни» Роберта Лоуэлла [24] , и я предъявил их незнакомцу.
— У Лоуэлла? Неужели правда?
— С Кали мы ездили в Озерный край на рыбалку. Как раз перед тем, как я попал сюда.
Мужчина выглядел заинтригованным, но, по-видимому, слегка сомневался в истинности моих слов.
24
Роберт Трайл Спенс Лоуэлл (1917–1977) — американский поэт, драматург, переводчик; активный противник войны во Вьетнаме.
— Меня ему представил Джонатан Рейбан, наш общий друг. Вы мне не верите.
Мужчина отступил немного назад.
— Просто все это кажется таким далеким и… недоверчивым.
Туг я впервые обнаружил, что он не совсем в ладах с английским.
— Кали — сокращенное от Калигулы [25] .
— И как, поймали вы что-нибудь на этой рыбалке?
— Мы ездили всего на три дня. Шел дождь. Кали свалился в реку. После этого он уже не вылезал из номера — сидел и читал. Джонатан поймал двух форелей и выпустил назад. — Я все еще не оборачивался. —
25
Речь идет об известном стихотворении Р. Лоуэлла «Калигула».
Я снял с полки сборник Роберта Фроста «На вырубке». И даже открыл его. На внутренней стороне обложки была наклейка: американский флаг и надпись: «Дар от Соединенных Штатов Америки».
— У Фроста тоже не было никаких дипломов. Он не кончал университетов. Но всю свою жизнь учил людей.
— Вы его, вероятно, тоже знали?
Я кивнул.
— Дело происходило в Амхерсте в шестьдесят втором году. Я однажды пошел за ним в библиотеку Джонса, что в центре города. Прямо по пятам. Куда он, туда и я. Сначала наверх, по лестнице. Потом к стеллажам. В руке у меня была его новая книга. «Будьте любезны, подпишите».
Повернувшись, я всмотрелся в полное, розовое лицо мужчины.
— Искоса глянув в мою сторону, Фрост буркнул: «Перестаньте меня преследовать!» Эти самые слова, клянусь.
— Потрясающе! — воскликнул мужчина. Теперь было ясно, что его удалось убедить.
— Но автограф у классика я все-таки выудил. Хотя Фрост не преминул заметить: «Только что в Нью-Йорке я надписал целую тысячу таких же точно книжек, и они теперь продаются там по пятнадцать долларов за штуку».
Мужчина пожал плечами.
— Что ж, можно понять, почему он сначала заартачился.
Я улыбнулся в ответ, но он, видимо, не шутил. Он не сводил с меня глаз и, казалось, весь был внимание; лицо его озарилось каким-то внутренним светом. Я не привык, чтобы люди проявляли такой интерес к моим словам. Лицо незнакомца выражало не одно лишь примитивное любопытство. То была жажда и, пожалуй, даже нечто большее, чем жажда. Так люди, привыкшие, что их желания исполняются, смотрят на то, что им приглянулось. От этой самоуверенной жажды мне сделалось не по себе, словно он задумал откусить от меня кусочек.
Чтобы скрыть растерянность, я спросил:
— А вы в какой области работаете?
— Электроника.
Но его лицо все еще светилось — очевидно, он думал о двух правдивых историях, которые я ему только что поведал, о Лоуэлле и Фросте.
— Хронометрирующая аппаратура. Электрические схемы. Двигатели малых мощностей. Переключатели.
Слова вылетали у него изо рта автоматически. Он просто отвечал затверженный урок. Однако в голове его крутилась совсем другая шестеренка.
— Вы писатель.
— Я опубликовал два романа.
— Здорово! — восхитился мужчина. — А как насчет поэзии?
— Раньше я имел привычку писать стихи, но последнее время этим не занимаюсь.
Объяснять, почему так вышло, я не стал, будучи слишком пьян для перечисления подробностей. Подробности эти можно было бы рассортировать по четырем категориям: «Африка», «Женитьба», «Дети», «Долги»; и, отдельной графой, ощущение, что написанные мной стихи — лишь миниатюры. Проза означала возможность работать в крупной форме, которая мне больше была по душе.