Моя двойная жизнь
Шрифт:
Я поднялась к себе, чтобы избежать расспросов. Гнев вывел меня из себя и заставил перегнуть палку. Барон Магнус не заслуживал подобного выпада. Кроме того, чутье подсказывало мне, что моя выходка не обойдется без последствий. Я бросилась на кровать, проклиная себя, барона и весь свет.
Под утро, часов в пять, лишь только я задремала, меня разбудило ворчание собаки. Затем я услышала стук в прихожей. Я позвала горничную, которая разбудила своего мужа, и тот пошел открывать дверь.
Это был атташе из французской миссии, который добивался немедленного свидания со мной. Я набросила горностаевую накидку и вышла к гостю.
— Умоляю
— Боже мой, сударь, я огорчена в сто раз больше вашего, ибо это милый и добрый человек. Ему изменило политическое чутье, и его вполне можно простить, ведь я так далека от политики. Мне же изменила выдержка. Я отдала бы на отсечение свою левую руку, которая как-никак мне еще нужна, чтобы исправить положение.
— Мы не требуем от вас таких жертв. К тому же это повредило бы красоте ваших жестов…. — (Ах, черт возьми, он был подлинным французом!) — Вот черновик письма: извольте прочитать, переписать, подписать, и дело с концом!
Но это было невозможно. Черновик содержал скользкие и довольно трусливые объяснения. Я воспротивилась и после нескольких тщетных попыток отказалась писать наотрез.
На том ужине присутствовало триста человек, не считая королевского оркестра и слуг. Барон произнес свой любезный, но неуместный тост во всеуслышание. Я выпалила свою реплику одним духом. Публика и пресса были свидетелями перепалки; наша глупость связала нас с бароном по рукам и ногам. Сегодня я не придала бы значения общественному мнению и нашла бы способ спасти этого славного учтивого человека, даже если бы пришлось выставить себя на посмешище. Но в то время моя нервозность и шовинизм не знали границ. Кроме того, быть может, я воображала себя тогда важной персоной.
Впоследствии жизнь показала мне, что если кому-то и написано на роду стать важной персоной, то судить об этом следует только после смерти.
Сегодня, перевалив вершину своего пути и спускаясь вниз по другому склону, я весело вспоминаю все бесчисленные пьедесталы, на которые мне довелось взойти, пьедесталы, разрушенные теми же руками, что их воздвигли. Их обломки служат мне надежной опорой, на которой я беспечально вспоминаю о том, что было, и прислушиваюсь к тому, что ждет меня впереди.
Мое глупое тщеславие причинило зло человеку, который не сделал мне ничего плохого, и до сих пор из-за этого меня страшно мучит совесть.
Я покидала Копенгаген под гром оваций и бесконечных возгласов «Да здравствует Франция!». Над всеми окнами развевались французские флаги, полотнища которых хлопали на ветру с яростным треском, но не в мою честь, а в знак ненависти к Германии. Мое присутствие послужило лишь предлогом.
Прошло время, немцы и датчане тесно сплотились, и я не ручаюсь, что кое-кто из датчан не имеет на меня зуб из-за истории с бароном Магнусом.
Я вернулась в Париж, чтобы закончить последние приготовления к большому путешествию в Америку. Мое отплытие было назначено на 15 октября.
Как-то раз в августе я, как обычно, принимала в пять часов своих друзей, которые спешили повидать меня до того, как я надолго покину Францию. Среди них были Жирарден, граф Капнист, маршал Канробер, Жорж
Жирарден старался изо всех сил отговорить меня от вояжа в Америку. Он был другом Рашели и поведал мне грустную эпопею ее путешествия за океан. Артюр Мейер считал, что я должна следовать только велению сердца. Другие оспаривали это.
Маршал Канробер, замечательный человек, перед которым всегда будет преклоняться Франция, сожалея о наших дружеских вечерах, говорил:
— Однако у нашей юной подруги — бойцовский характер. И мы не имеем права в силу нашей любви, которую мы питаем к ней, эгоистично сдерживать ее волевые порывы.
— О да! — вскричала я. — Да, я чувствую, что рождена для борьбы. Мне становится особенно весело, когда нужно покорить публику, которую газетные побасёнки и сплетни настроили против меня. И мне очень жаль, что я не смогу показать Франции, но не Парижу, две свои большие удачи: Адриенну и Фруфру.
— За этим дело не станет! — воскликнул Феликс Дюкенель. — Милая Сара, со мной ты узнала первый успех, не хочешь ли со мной изведать и последний?
Все ахнули, а я подпрыгнула.
— Подожди, — прибавил он, — последний… до твоего возвращения из Америки. Если ты согласна, я все возьму на себя. Через неделю труппа будет в сборе. Я договорюсь во что бы то ни стало с театрами самых крупных городов, и мы дадим в сентябре двадцать пять представлений. Что касается денежной стороны, нет ничего проще: двадцать пять спектаклей — это пятьдесят тысяч франков. Завтра же я вручу тебе половину суммы и дам подписать контракт, чтобы ты не передумала.
Я захлопала в ладоши от радости.
Все мои друзья, присутствовавшие при этом, попросили Дюкенеля ознакомить их как можно скорее с маршрутом гастролей, ибо каждый жаждал увидеть меня в спектаклях, которые прошли с огромным успехом в Англии, Бельгии и Дании.
Дюкенель пообещал разработать маршрут; было решено написать названия пьес и городов с датой прибытия на бумажках и тянуть жребий.
Через неделю, после того как контракт был подписан, Дюкенель представил мне подробный маршрут и полный состав труппы. Это казалось чудом.
Гастроли должны были начаться в субботу 4 сентября и продлиться, включая день отъезда и день приезда, двадцать восемь дней. Вследствие этого наше турне окрестили «Двадцать восемь дней Сары Бернар», по аналогии со сроком обязательной военной службы призывника.
Гастроли имели потрясающий успех. Никогда еще у меня не было столько развлечений, как во время этой поездки: Дюкенель без конца устраивал экскурсии и загородные пикники. Чтобы доставить мне удовольствие, он заранее позаботился о посещении музеев. Еще из Парижа он известил о дне, дате и времени нашего приезда, и хранители музеев сами вызвались показать мне наиболее ценные экспонаты. Мэры городов готовы были организовать для нас осмотр церквей и других достопримечательностей. Накануне отъезда, когда он показал нам ворохи писем с любезными ответами его адресатов, я запричитала, что терпеть не могу ходить в музей с экскурсоводами… Я побывала почти во всех музеях Франции, но посещала их, когда мне хотелось, с избранными друзьями. Что касается церквей и прочих памятников старины, я предпочитаю обходить их стороной. Я ничего не могу с собой поделать. Это меня угнетает!