Моя двойная жизнь
Шрифт:
— Эй, осторожнее! Я ранен! Вы меня раздавите!
Тогда я сняла с кабриолета фонарь (мы накрыли его жакетом, так как луна светила ярче, чем этот фонарь) и направила его свет в лицо презренному человеку.
Я поразилась: это был мужчина лет шестидесяти пяти — семидесяти с изможденным лицом, обрамленным длинными бакенбардами, грязными и седыми; на шее — шарф, к которому был прикреплен темный плащ. Лунный свет притягивали к себе портупеи, медные пуговицы, рукоятки сабель и прочие предметы, которые собрал мерзкий старец, сняв все это с бедных мертвецов.
— Вы
Я подошла к нему так близко, что чувствовала на себе его нечистое дыхание.
Встав на колени и сложив с мольбой свои преступные руки, он стал просить меня о пощаде, в его дрожащем голоске слышались слезы.
— Бросьте ваш мешок и все эти вещи, выньте все из карманов, оставьте все и уходите! Ступайте прочь, да поживее! Когда вы скроетесь из виду, я позову солдат, которые разыскивают погибших, и отдам им вашу добычу. Хотя чувствую, что поступаю дурно, не выдавая вас.
Жалобно причитая, он вынул все из карманов.
Старик уже собирался уходить, когда мальчишка шепнул мне на ухо:
— Он прячет под плащом башмаки…
Меня охватила неудержимая ярость против этого гнусного вора. Я сорвала с него широкий плащ.
— Бросьте, сейчас же все бросьте, несчастный вы человек, или я позову на помощь!
Шесть пар башмаков, снятых с убитых, с шумом упали на затвердевшую, мерзлую землю.
Мужчина нагнулся, чтобы поднять револьвер, который он вытащил из кармана вместе с ворованными вещами.
— Прошу вас оставить это и как можно скорее исчезнуть, терпению моему приходит конец!
— Но если меня поймают, мне нечем будет защищаться! — простонал он в бессильной ярости.
— Значит, Господу Богу так было угодно! Ступайте прочь, или я позову людей!
Мужчина бросился бежать, ругая меня на чем свет стоит.
Маленький возчик пошел звать солдата, которому я рассказала о случившемся, показав краденые вещи.
— О, я за ним не побегу, здесь так много мертвых!
Мы продолжали наш путь, пока не добрались до маленького перекрестка, где можно было выбрать более или менее сносную дорогу.
Миновав Бюзиньи и лес и едва не погрязнув навсегда в его непролазных топях, уже ночью мы добрались до Като, полумертвые от усталости, страха и отчаяния.
Там нам пришлось день отдохнуть, так как у меня началась лихорадка. Мы нашли две крохотные комнатки, оштукатуренные известью, но очень чистенькие, с выложенным блестящими красными плитками полом, деревянной полированной кроватью и занавесками из белого ластинга.
Я вызвала врача к Субиз, которая, на мой взгляд, была много хуже меня. Но он счел, что обе мы никуда не годимся. Я чувствовала себя совсем разбитой, мой мозг сжигала нервная лихорадка. А Субиз не могла усидеть на месте, ей все чудились огни, призраки, слышались крики, она непрестанно оборачивалась: ей казалось, что кто-то трогает ее за плечо.
Этот славный доктор победил нашу усталость успокоительной микстурой. А горячая ванна вернула на другой день подвижность нашим конечностям.
С тех пор как
Я взяла билет на брюссельский поезд, в Брюсселе я рассчитывала купить чемодан и кое-какие необходимые вещи. Из Като до Брюсселя мы доехали вполне благополучно. И в тот же вечер снова сели в поезд.
Я пополнила наш гардероб, который в этом очень нуждался. До Кёльна путешествие прошло без особых помех. Но по прибытии в этот город нас ждало жестокое разочарование.
Едва каш поезд успел остановиться на вокзале, как мимо вагонов пробежал служащий, кричавший что-то по-немецки. Все заторопились: мужчины и женщины толкали друг друга, забыв о всякой вежливости. Увидев служащего, я показала ему каши билеты. Он с готовностью подхватил мой чемодан и заспешил вместе со всеми. Мы последовали за ним. Смысл этой безумной спешки я поняла, только когда служащий, бросив мой чемодан в купе, подал мне знак садиться как можно скорее.
Субиз уже поставила ногу на ступеньку вагона, но тут ее грубо оттолкнул служащий, запиравший дверцу, и, прежде чем я успела понять случившееся, поезд исчез. Мой чемодан уехал, а наша дорожная сумка находилась в багажном вагоне, который отцепили от прибывшего поезда, чтобы сразу же прицепить к экспрессу, тоже уходившему.
Я расплакалась от злости. Служащий пожалел нас и отвел к начальнику вокзала.
Это был крайне воспитанный человек, довольно хорошо говоривший по-французски. Вид у него был добрый и жалостливый. Рухнув в его большое кожаное кресло и нервно рыдая, я поведала ему о своем злоключении.
Он сразу же телеграфировал, чтобы мой чемодан, а также дорожную сумку передали начальнику вокзала ближайшей станции.
— Вы получите все это завтра, около полудня, — заверил он меня.
— Стало быть, я не смогу уехать сегодня вечером?
— Нет, конечно, это невозможно, вечером нет ни одного поезда. Экспресс, который доставит вас в Гомберг, уходит только завтра утром.
— Ах, Боже мой, Боже мой!
Меня охватило самое настоящее отчаяние, передавшееся и Субиз.
Несчастный начальник вокзала оказался в большом затруднении, безуспешно пытаясь успокоить меня.
— Вы здесь кого-нибудь знаете? — спросил он.
— Нет, никого. Я не знаю никого в Кёльне.
— Ну хорошо, я отведу вас в гостиницу «Норд», там два дня назад остановилась моя сестра. Она поможет вам.
Через полчаса подали его экипаж, и он проводил нас в гостиницу «Норд», сделав большой крюк, чтобы показать мне город. Но в ту пору я не могла восторгаться ничем, исходившим от немцев.
Когда мы приехали в гостиницу «Норд», он представил нас своей сестре, молодой белокурой женщине, можно сказать, красавице, но, на мой вкус, чересчур высокой и полноватой. Должна, правда, признать, что она была очень мила и приветлива. Она оставила для меня две комнаты рядом со своим номером. Жила она на первом этаже. Она пригласила нас на обед, который велела сервировать у себя в гостиной.