Моя фиктивная жена
Шрифт:
— Я невиновен. Меня подставили и выбросили сюда, чтобы я точно не смог ничего сделать, когда покушение повторят — а его обязательно повторят. Так что если старый Вильмо скажет что-то толковое — буду ему признателен.
Некоторое время все молчали, потом Кейси опустила ложку в суп и серьезно сказала:
— Это правда. Моя бабка однажды спрашивала в Хемиговы вечера, кто увел нашу корову со двора. Так ей дух и сказал: думай на рябую. А рябая у нас была только Анна Кеберайссе, ну у нее корову и нашли.
— Корова это ладно, это местное
— А если он нападет? — спросила Хельга, и я услышал в ее словах далекую дрожь, которую она старательно пыталась скрыть. Моя жена искренне волновалась за меня — словами не передать, как я был ей благодарен за это.
— А мы в него солью бахнем! — оживился Исмо. — Я точно знаю: соль, которую освятили в Иванову ночь, отгоняет привидений. Так что пусть только полезет! Я соли у бати возьму, он даст.
— Не забудь сначала доставить артефакты, — напомнил я. — Уже потом соль.
Больше до конца обеда мы не говорили ни о чем особенном — так, застольная беседа о погоде. После того, как мы поднялись из-за стола, я взял Хельгу за руку и сказал:
— Пойдем в сад, покажу тебе кое-что.
Хельга кивнула. Я видел, что ее не покидает тревога — моя жена по-прежнему была взволнована. Интересно даже, что пугало ее больше: появление привидения или то, что я устал и не смогу его отогнать?
Мы вышли в сад — дождь кончился, здесь было прохладно и сыро, в чистом осеннем воздухе плыли тихие запахи опавших листьев, земли и воды, приправленные ноткой дыма из поселковых труб. Исмо прошел по дорожке, понес упакованные артефакты тем, кто отдал на них свое золото. Убедившись, что нас не подслушивают, Хельга негромко сказала:
— Я написала письмо родителям. По-гномьи. Почтарь сказал, что нашу почту будут читать, найдутся те, кто знает наши руны, но все же.
— И что ты написала? — спросил я. Мы стояли среди деревьев, и я мягко водил ладонями по воздуху, отправляя к яблоням нити личных заклинаний. Едва уловимо дрогнула земля под ногами.
— Что мы живы и здоровы. Что нам нужно золото для твоих артефактов. И что ты переживаешь о том, все ли хорошо у твоего друга, который так заботился о тебе в больнице.
Я едва не рассмеялся. Вот что значит быть писательницей — ловко же Хельга придумала выйти на связь с Максимом Вернье.
— Умница, — одобрил я. — Смотри!
Сад заволокло жемчужным туманом — когда он развеялся, то осень отступила. Мокрые ветви яблонь дрогнули, выпуская пригоршни белоснежных цветов и зеленые брызги листвы. Потемневшая сырая трава под ногами растаяла и вернулась: изумрудная, свежая, нежная. Сквозь нее пробились нарциссы, гордо раскрыв белые, словно припудренные лепестки — рядом тотчас же поднялись растрепанные попугайные тюльпаны, розовые с мазками зеленого, и выпрямились ирисы — сиреневые, желтые, малиновые.
Хельга восторженно ахнула, шагнула к цветам. Кругом царила и правила осень, но в наш садик пришла
— Настоящие. Срежем их и поставим в комнате.
— Анарен… — прошептала Хельга, не в силах оторвать глаз от маленького чуда, которое родилось для нее на темном и дождливом севере. — Анарен, это невероятно. Господи, это же…
Она всхлипнула, провела ладонью по лицу. В ее глазах плыли огненные искры — любовь и надежда.
Чтобы поцеловать ее, мне пришлось нагнуться — а ей подняться на цыпочки.
Глава 13
Хельга
Это было…
Удивительно.
Невероятно.
Из сада мы пришли домой, я поставила букет нарциссов и ирисов в вазу у кровати, и Анарен осторожно прикоснулся к моему запястью — тихо, трепетно, словно боялся спугнуть меня или сломать. От него веяло запахом свежей травы и чего-то неразличимого, но влекущего — настолько уверенно и сильно, что я не могла, да и не хотела сопротивляться.
Я писательница, но, кажется, впервые в жизни не знала, какие слова подобрать. Все, что приходило мне в голову, казалось ненастоящим. Неправильным.
Было лишь тепло, которое соединило нас, словно золотая нить. И потом, когда мы смогли оторваться друг от друга в нашей комнате, оно не развеялось среди смятых простыней, а осталось с нами. Анарен обнимал меня, мягко водил кончиками пальцев по моему обнаженному плечу, и я никогда не была такой счастливой.
Иногда мне казалось, что я тону. Растворяюсь в чужих объятиях, соединяясь с Анареном в единое существо. Гномка, эльф — все это уже не имело значения. Мы с Анареном сделались кем-то намного больше и важнее, чем были по отдельности.
Неужели оно сбылось? То, о чем я когда-то мечтала, загадывала, выплескивала на страницы книг? То, во что я не могла поверить, потому что любовь и нежность не для такой, как я, не для неправильной гномки с ее книгами…
Была ли это любовь? Я не знала. Но это было моим счастьем — огромным, бесконечным, бездонным.
Это было мое море.
— О чем задумалась? — спросил Анарен. Я улыбнулась.
— О том, что мне, наверно, придется переписать свои книги, — призналась я. — Потому что в драках я разбираюсь, а вот в любви, как оказалось, не очень.
— Ну я бы так не сказал, — Анарен дунул в сторону весеннего букета на столе, и нарциссы издали легкий мелодичный перезвон. — Просто любовь это и правда намного сложнее, чем битвы.
Мне о стольком хотелось его спросить — о том, что теперь соединяет нас, о том, как быть дальше, о том, сколько искренности сейчас в нас обоих — но я не знала, как вообще можно об этом говорить, и стоит ли говорить. Я не знала, что будет с нами дальше — не знала, но верила, что моя влюбленность станет любовью, и Анарен не разрушит ее. Никогда.