Моя герцогиня
Шрифт:
— Ты несправедлив, — возразила Джемма, не в силах скрыть дрожь в голосе. Она не привыкла к семейным сценам. Да и вообще никогда ни с кем не ссорилась, кроме собственного мужа — истового, упрямого, способного довести до бешенства.
Дрожь в голосе, очевидно, не укрылась и от внимания герцога. Элайджа встал, подошел к секретеру и наполнил два крошечных стаканчика рубиновым ликером. Вернулся и протянул один жене.
— Французские монахи делают это из вишни — то ли из ягод, то ли
Джемма сделала глоток и поперхнулась. Ликер оказался обжигающе крепким.
— Образ жизни герцога Вильерса особого значения не имеет, — заявил Элайджа, возвращаясь к столу. — Дело лишь в том, что мы с ним — абсолютно разные люди. Лично мне непонятно, как можно без дела шататься по Лондону и запросто заглянуть в знакомый дом, чтобы сыграть партию в шахматы. Или ты его пригласила?
Он ждал ответа, демонстративно подняв бровь. Джемма покачала головой.
— Понятно. Значит, герцог зашел случайно, и вы восхитительно провели время, беседуя о случайных детях и мило флиртуя.
Джемма с удивлением услышала в голосе откровенный, неприкрытый гнев.
— У тебя нет оснований для ревности, особенно после того как я отменила турнир.
— Нет оснований для ревности к тому, кто проводит полдня, рассказывая моей жене, как она прекрасна?
Джемма открыла рот и подняла руку, моля о возможности вставить хотя бы слово.
— Так скажи же, что Вильерс не рассыпался в комплиментах. Подтверди, и я признаю себя чванливым дураком.
Джемма молчала.
— Леопольд в тебя влюблен, — констатировал Элайджа.
Они оказались на каком-то странном перекрестке.
— Но это вовсе не означает, что я тебе изменю — с ним или с кем-то другим.
— Знаю.
Она снова пригубила отвратительный, похожий на сладкий огонь ликер.
— Вчера вечером Фокс приехал в артиллерийский полк и отдал приказ открыть огонь по восставшим жителям Ламбета, своего района, — неожиданно сменил тему Элайджа.
— Ужасно, — прошептала Джемма.
— Понимаю, что проблема кажется далекой. Но мать, на руках у которой от шальной пули погиб младенец, наверное, думает несколько иначе.
— Право, мне очень жаль эту несчастную, — грустно призналась Джемма. — И все же нельзя ли проявлять чуть меньше самоуверенности? Если верить твоим словам, недолго, подумать, что больше некому помешать превращению Фокса, Питта и прочих членов правительства в свору хищных дикарей. По-моему, ты немного преувеличиваешь собственную значимость.
В конце концов, и ты тоже получил свое место в жизни исключительно благодаря удачному появлению на свет. Или искренне веришь, что сумел бы приобрести вес и влияние в обществе, не получив в наследство герцогский титул?
Лицо Элайджи
— Ты всегда придерживалась столь невысокого мнения о моих достоинствах? — бесцветным голосом осведомился он — так, словно спрашивал, что она предпочитает в качестве гарнира: бобы или картофель.
— Речь не о моем мнении, — не сдавалась Джемма. — Я всего лишь предложила здраво оценить собственные возможности в борьбе с несправедливостью, включая и приказ Фокса стрелять по мирным гражданам. Ты лично осудил неправедное решение?
Глаза герцога Бомона вспыхнули сердитым огнем. Уже что-то. Не существовало на свете ничего хуже дипломатичного, скользкого государственного деятеля, считавшего, что все наивные вопросы можно снять парой снисходительных реплик.
— Хочешь знать, что произошло сегодня? — требовательно провозгласил Элайджа. — Действительно хочешь знать?
— Сгораю от нетерпения, — ответила Джемма.
— Полагаю, сарказм обоснован. Отлично понимаю, что значительно проще и приятнее сидеть дома и играть в шахматы.
Джемма вскочила и быстро подошла к камину. Мгновение спустя, убедившись, что дыхание восстановилось, обернулась. Нет, задыхаться от ярости она себе не позволит.
— Учитывая, что женщинам нет места ни в парламенте, ни в правительстве, оскорбления не только жестоки, но и несправедливы.
Элайджа, конечно, тоже немедленно встал.
— Виноват. Совершенно справедливый упрек. В таком случае имеет смысл обсуждать не твой день, а день, проведенный герцогом Вильерсом.
— О, ради Бога! — в отчаянии воскликнула Джемма.
— Так вот, его светлость прекрасно провел время в трогательных рассказах о своих несчастных крошках и собственном похвальном намерении исправиться и стать благонравным отцом. Чтобы возбудить сочувствие и интерес, настежь распахнул сердце. Пусть он и проиграл партию, зато получил нечто значительно более важное: стал ближе к тебе. Готов утверждать, что так близко он не подпускал к себе ни одно живое существо.
Его голос звучал ровно и бесстрастно. Джемма снова глубоко вздохнула.
— Или ты считаешь, что я способна на измену, или…
— Если полагаешь, что неверность ограничивается лишь физической близостью, то глубоко заблуждаешься!
Оскорбительный удар отозвался острой болью.
— Представь себе, мне давным-давно известно, что измена способна принимать самые причудливые формы! Стой самой минуты, как…
— Знаю, знаю. С той самой минуты, как обнаружила меня с любовницей. Однако ты не поняла, как важно, достигает ли предосудительная связь масштабов истинной интимной близости.