Моя герцогиня
Шрифт:
— Вы намерены сжечь корабль, в трюмах которого находятся закованные в кандалы люди, — подытожил герцог. — И готовы сделать это на глазах всего Лондона. Собираетесь ли в таком случае заранее объявить о казни?
— Несомненно, — не задумываясь подтвердил Стиблстич. — Как же еще можно доказать криминальному элементу всю серьезность последствий нападения на аристократов? Поставить на вид невозможность оспаривать наказание, назначенное справедливыми и милосердными судебными органами? Только так удастся успокоить мятежные умы, замышляющие новые беспорядки.
— Большинство заключенных,
Даже Стиблстич знал, что бывшие солдаты представляли серьезную проблему для страны.
— О ветеранах должны заботиться родные графства, — вяло отмахнулся он. К сожалению, жизнь показала, что родные графства оказались не в состоянии прокормить инвалида на костылях или того, кто вернулся с войны с одной рукой и одним глазом.
— Давайте попытаемся представить, что почувствуют и подумают жители Лондона, увидев пожар на Темзе.
Стиблстич немедленно заглотнул приманку.
— Лондонцы обожают хорошую казнь! Когда на Тайберне вешают убийцу, поглазеть собираются толпы. А уж если обещают четвертование, то на площади и вообще не протолкнуться.
— Но, как вам известно, на кораблях нет убийц, — спокойно возразил Элайджа. — Убийц давно повесили, на радость зевакам. Серьезные преступники никогда не попадают в плавучие тюрьмы, это место для несчастных, которых судьба толкнула на воровство.
— Грабители! — ядовито заклеймил Стиблстич. — Нападают, бьют, отнимают деньги и вещи. Как правило, у слабых и пожилых. Старушку обчистят — даже глазом не моргнут!
— Горожане будут смотреть с берега, в этом сомневаться не приходится, — продолжал Элайджа. — И страшные вопли от них не спрячешь.
Глаза Чивер-Читлсфорда блеснули.
— Люди окажутся в западне, в трюмах, и туда неминуемо начнет проникать ядовитый дым. Полагаю, действо будет подозрительно напоминать публичное сожжение ведьм, так популярное в дикие времена, в годы правления королевы Марии, которую не напрасно прозвали Марией Кровавой. Боюсь, история уже знает печальные примеры.
— Сомневаюсь… — попытался перебить Стиблстич, однако Элайджа продолжал говорить веско, напористо:
— Заключенные начнут кричать, огонь безжалостно охватит все судно. У каждого из стоящих на берегу зрителей среди мучеников наверняка окажется хотя бы один знакомый, а то и родственник. Матери бросятся в воду. Поднимется страшный, ни с чем не сравнимый вой.
Губы Чивер-Читлсфорда превратились в тонкую, едва заметную линию.
— О да, ужасно. Крики и вой. — Герцог скрестил руки на груди. — Полагаю, сожжение плавучей тюрьмы останется в истории как важнейшее событие правления короля Георга Третьего. Подобное зрелище никогда не забудется. Каждый, кто окажется на берегу и собственными глазами увидит жестокое массовое убийство, до конца своих дней будет с болью о нем рассказывать. — Элайджа резко повернулся к Чйвер-Читлсфорду: — Сознает ли король, что одним-единственным поступком навеки застолбит себе место в истории
Вопрос о месте в истории премьер-министра Питта, не говоря уже о роли самого Чивер-Читлсфорда, повис в воздухе.
— Сомневаюсь, — коротко ответил последний.
— Да я сомневаюсь, что события развернутся так драматично, как вы предрекаете! — взорвался Стиблстич. — Разговорами о матерях и воплях нетрудно добиться слез. И все же правда заключается в том, что жители Лондона не прочь посмотреть на казнь!
— Возможно. Народ любит наблюдать, как вешают пойманного и сознавшегося в преступлении бандита. Странно, но все злодеи каким-то образом дают письменные признательные показания— даже те, кто не в состоянии нацарапать собственное имя. Но подвергать медленной, мучительной, жестокой агонии несчастных, прикованных к стене за кражу куска хлеба или миски супа?..
Чивер-Читлсфорд откашлялся.
— Не сомневаюсь, иное решение не замедлит появиться.
Элайджа не позволил себе выказать даже намека на удовлетворение. Уже случалось, что, выиграв спор, он уступал позиции лишь потому, что противник замечал радость победы.
Чивер-Читлсфорд смотрел холодными, как старинные монеты, непроницаемыми глазами. И все же герцог не сомневался, что сумел добиться своего: Чивер-Читлсфорд не допустит сожжения. Он многозначительно перевел взгляд с одного из собеседников на другого.
— Политиков обычно судят по их окружению. Лишь самые честные и неподкупные способны противостоять катастрофическим замыслам.
— Ничего катастрофического! — возразил Стиблстич. Теперь, когда он понял, что проиграл, голос утратил прежнюю энергию и силу, а сам лорд не скрывал разочарования: уж кто-кто, а он-то с удовольствием постоял бы на берегу, наблюдая за пожаром.
— Предлагаю изучить возможность высылки мелких преступников в Австралию, — заявил герцог. — Огромная пустая страна, к тому же очень далекая. — Не заметив на лицах оппонентов одобрения, он добавил: — В будущем процветающая колония сможет приносить казне солидный доход в виде налогов.
Чивер-Читлсфорд глубоко задумался.
Внезапно Элайдже захотелось как можно скорее избавиться от жестоких хищников, способных всерьез обсуждать массовое сожжение — так, будто нечто подобное действительно может произойти в цивилизованной стране. Гнев уступил место усталости и истощению.
Он поклонился:
— Боюсь, вам придется меня простить, джентльмены.
Мне предстоит срочная встреча.
— Да-да, конечно, — пробормотал Чивер-Читлсфорд.
Наконец незваные гости освободили библиотеку от своего навязчивого присутствия и вышли в холл. Элайджа услышал раздраженный голос Стиблстича:
— Разумеется, у Бомона срочная встреча. Еще бы! Говорят, он подхватил дурную болезнь. Нетрудно догадаться, где именно, достаточно вспомнить отца. Яблоко от яблони… я всегда это знал.
За посетителями закрылась входная дверь, и отвратительное брюзжание наконец стихло.
Элайджа и бровью не повел.
В голове шумело, словно рядом с утеса срывался поток. Усталость навалилась неподъемным грузом, ноги отяжелели, как будто внезапно налились свинцом.
Прилечь, отдохнуть.