Моя история
Шрифт:
В таком нервном, взвинченном состоянии мы вылетели в Сан-Франциско. Страх сковал меня, мне казалось: «О, Боже, меня, небось, положат на огромный операционный стол под светом яркой мощной лампы. Ученые будут наклоняться надо мной, осматривать и ощупывать меня. На их лицах, наверное, будут надеты маски. Они неотступно будут следить за каждым моим движением, подключив ко мне десятки приборов». Это было типичное голливудское представление о лаборатории. Не в силах отрешиться от него, я ощущал какой-то дикий страх, хотя был уверен, что еду лишь для того, чтобы отказаться от участия в глубоком научном
Наконец Андриа, Шипи и я приземлились в аэропорту Сан-Франциско. Горизонтальный эскалатор вез нас навстречу капитану Митчеллу и собравшимся вместе с ним ученым. Чем ближе мы подъезжали к ним, тем сильнее я нервничал. И еще этот чертов эскалатор так быстро двигался. Не было никакой возможности сбежать, как-то вырваться отсюда. Было такое чувство, что я снова прыгаю с парашютом.
Я мысленно подготовился к встрече, представлял, как буду пожимать им руки, как скажу, что боюсь этих экспериментов, и вдруг — ба-бах — я уже стою рядом с Эдгаром Митчеллом и он приветливо жмет мне руку, Они все были такие простые люди и такие уверенные в себе, красивые. С Митчеллом было трое ученых: Хал Путхофф и Рассел Тарг из Станфордского института, а также доктор Уилбор Франклин из института Кент Стейт.
Капитан Эдгар Митчелл — потрясающий человек, никогда не теряет головы и прекрасно знает, что ему нужно. Он поговорит с тобой спокойно, объяснит все, даст и тебе шанс высказаться, внимательно выслушает и сделает так, как считает нужным. Доктор Франклин — блондин, небольшого роста, в очках, очень веселый человек, которому не терпится поскорее заняться экспериментами. Хал Путхофф и Рассел Тарг тоже очень приятные уравновешенные люди, совсем не такие, какими я их себе представлял. Мне стало намного спокойнее, после того как я с ними познакомился.
Когда мы ехали из аэропорта в Пало Альто — местечко недалеко от Станфорда, то очень много говорили по поводу моих страхов перед лабораторией. Я им рассказал об очень многих странных вещах, которые происходили в последнее время. Они слушали меня, не перебивая. Я даже сказал что-то насчет пленок, чем вызвал неудовольствие Андриа, который считал, что по поводу этих вещей лучше пока ни с кем не говорить. Они, к моему удивлению, не спорили с тем, что я им говорил. Потом я описал некоторые из неконтролируемых феноменов. Например, ложки, ломающиеся сами по себе, или ключи, которые вдруг появляются из небытия. Высказал даже предположение, что все это как бы сигналы, указывающие, какие нужно принимать решения в тех или иных случаях. А напоследок сказал, что скоро мы увидим, правильно ли расценили эти сигналы, пообещав показать несколько примеров того, что делал во время лекций-демонстраций.
В квартире, которую они для нас сняли в Пало Альто, я предложил им сделать, не показывая мне, пять рисунков и четыре из них угадал. Потом согнул кольцо, которое принес с собой доктор Путхофф, не дотрагиваясь до него. Попытался двигать стрелки часов Рассела Тарга, но у меня ничего не вышло. А кольцо тем временем продолжало скручиваться. Хал Путхофф снял тяжелую массивную цепочку, висевшую у него на запястье. Через минуту он сломался — этот браслет — опять-таки без малейшего прикосновения. А кольцо все продолжало гнуться, пока не приобрело форму восьмерки.
У меня еще оставалось немного времени на раздумье, потому что следующий день, 12 ноября 1972 года, был воскресеньем. Мы пошли на пляж с Расселом и Халом. Это было очень приятно. Я наконец-то расслабился. Я чувствовал себя подопытной мышкой, которая постепенно привыкала к новому окружению. Вечером мы поужинали в доме Хала, где и познакомились с его семьей, и я еще больше стал чувствовать себя как дома.
На следующий день мы поехали в лабораторию Станфордского института. Атмосфера оказалась совсем не такой, какую я себе представлял. Не было никаких операционных столов, никаких ученых в масках и белых халатах. Все было очень неформально.
Они попросили меня сосредоточить все свое внимание на магнитомер, измеряющий сильные величины магнитного поля, и я не меньше, чем они, удивился, когда стрелка, что называется, зашкалила. Они сказали, что с научной точки зрения это невозможное явление. Но у меня тем не менее оно получалось каждый раз, когда они меня просили повторить. Следовательно, в тот момент, когда я сосредоточиваюсь и усиливаю свое внимание, возникает некое сильное магнитное поле, которое четко фиксировалось на этом приборе. Я становился все более уверен в своих силах.
После этого они решили подвергнуть испытанию металлическое кольцо, находящееся под водой, и при помощи ультразвукового прибора, имеющего выход на небольшой телевизионный экран, пронаблюдать, что происходит. Это приспособление помогло увидеть, что кольцо и под водой сплющивается, а на телевизионном экране в это время появились какие-то искажения и помехи в тот момент, когда я сосредоточивался. Как впоследствии выяснилось, именно в результате этого эксперимента «сошли с ума» компьютеры ВВС в комнате этажом ниже.
Я «разогревался» все сильнее, получая подтверждение, что энергетические силы действуют. У меня было впечатление, что они разыгрались, как маленький ребенок, у которого появилась целая куча новых игрушек. С каждым разом получалось все убедительнее и ярче, и я говорил себе: «Может быть, я все-таки смогу работать в условиях лаборатории?» Я был по-настоящему счастлив, что все так здорово срабатывало. Вспомнился мой первый парашютный прыжок — тогда я тоже очень переживал, а прыгнул — и все прошло отлично.
Ученые завороженно смотрели на стрелку прибора и говорили: «Эй, смотрите, что-то здесь действительно происходит». Они поворачивали какие-то ручки, что-то записывали, рисовали какие-то схемы. Время от времени проверяли меня, мои руки. А я спрашивал: «Неужели я и в самом деле что-то делаю с этой машиной?» Они отвечали: «По крайней мере, приборы так себя еще никогда не вели».
Пока все так хорошо шло, я решил не останавливаться и сразу приступить к экспериментам в лаборатории, продолжая до тех пор, пока силы не остановятся и не исчезнут. Андриа должен был вернуться в Нью-Йорк, а я остался в Станфорде и продолжал работать без него. После многих традиционных экспериментов я согласился принять участие в телепатических сеансах, которые они для меня подготовили.