Моя карта мира

Воронель Нина Абрамовна

Красота обнаруживается только, если свернуть за угол – сразу за углом, с узкой, нависшей над головокружительный пропастью террасы взгляду открывается неохватный простор лесных угодий. Можно сесть на террасе в кружевное белое кресло за белый с витыми ножками столик, но лучше подняться на пару ступеней в святилище чревоугодия. В центре святилища, как и положено, высится алтарь – огромный, метра три на четыре, каменный очаг с настоящим живым огнем, полыхающим на искуссно уложенных полешках. Над огнем на толстой цепи подвешена жаровня, в которой по вашему заказу можно испечь на огне кусок мяса или рыбы. По обе стороны алтаря

гостей поджидают жрецы – муж и жена, оба немолодые, элегантные, поджарые, оба в белых перчатках, оба, как греческие боги, на голову выше своих посетителей.

В зале полутемно, он освещен только свечами и переливами огня в очаге. Какое бы блюдо вы ни заказали, вам сначала подадут маленькую закуску, исполненную как натюрморт с выставки импрессионистов, так что даже жалко нарушить такое совершенство. Блюда здесь тоже необыкновенные, не такие, как в других ресторанах, и подают их на огромных старинных расписных тарелках, что, впрочем, нормально для святилища чревоугодия. Морозной пылью серебрится хрустальная рюмка, в которой подносится астрономически дорогая водка.

И, конечно, необходимо обязательно посетить туалет. К посещению туалета лучше подготовиться морально, чтобы не испугаться, подумавши, что вы случайно забрели в личный будуар хозяйки. Одну стену этой просторной, залитой розовым светом комнаты занимает большое зеркало в изящной раме, перед которым стоит удобное глубокое кресло. На мраморном столике перед зеркалом разложены разнообразные косметические приспособления, на стене напротив зеркала висят пейзажи здешних мест, подписанные художниками, в высокой вазе в углу стоят свежие цветы. Играет тихая музыка, и из какого-то скрытого в стене источника струится неназойливый цветочный аромат. Из такой комнаты просто не хочется уходить.

Естественно, что насладившись всеми прелестями ресторана «Имменхоф», мы, как говорится, «посчитали – прослезились», и начали старательно обходить его стороной. Для этого стоило только спуститься на несколько километров по течению Карлсталя и припарковать машину у покосившихся ворот форельной фермы «У Эрвина». У Эрвина весь антураж вступает в противоречие с элегантным изяществом Имменхофа. Народу там, правда, бывает не меньше, но марки машин на площадке у ворот куда скромнее. И туалета нет, есть выгребная яма, окруженная невысоким заборчиком из малолетних елочек, доходящих пользователю до пояса. Но пользование этой ямой не обязательно: тот привередливый, кому она не по душе, может сходить отлить в кусты над рекой,а, судя по количеству выпитого, отливать приходится часто.

О белых перчатках и речи нет, ни у наливающих, ни у отливающих, о фарфоровых тарелках тоже – однако это не значит, что чревоугодию тут не служат, просто тут служат ему по своему.

Алтарь, правда, в наличии имеется – это низкая жаровня с углями, на которой изрядно нетрезвый рыжий (и ражий) хозяин испекает в фольге свежевыловленную форель. В этой же фольге он подает ее на картонной тарелке, просто рыбу, без закуски и гарнира, зато к рыбе – выпивка недорогая, не то, что в Имменхофе. Так что каждый может запивать рыбу в свое удовольствие - кто шнапсом, кто вином, кто пивом. У входа в покосившийся домик под тесовой крышей, служащий и магазином, и конторой, стоит ярко раскрашенный керамический человечек, уже принявший изрядно, как и хозяин, - куртка на нем нараспашку, штанов нет, так что все его мужские достоинства

выставлены напоказ. Его поза недвусмысленно намекает, что если очень уж невтерпеж и добежать до кустов не выходит, то можно отлить и тут, на пороге. Правда, при мне этого ни с кем не случалось.

Но мы все же предпочли отказаться от рыбы Эрвина, ссылаясь на отсутствие не только перчаток, но и крана для мытья рук. Мы обогнули заросшее осокой озерцо, где плещется форель, продрались сквозь сплоченные заросли крапивы, и через десять минут выбрались по лесной дорожке к культурному комплексу «Унтерхаммер». Казалось бы, что может быть безумней идеи создать культурный комплекс даже не на пересечении автострад, а среди лесной пустыни на пересечении излучины крошечной горной речки с излучиной узкой извилистой дороги, на которой с трудом могут раъехаться две встречные машины?

Мы так и подумали, когда впервые услышали об этом от отважной молодой женщины, задумавшей и в конце концов осуществившей этот проект. Было это лет десять назад, когда мы в который раз забрели в Унтерхаммер, давно заброшенное поместье местного барона фон Хакке, печально ветшавшее над печальным заросшим тиной красивым прудом из другой жизни. Домов в усадьбе было два, оба в три этажа, оба благородных пропорций, они безмолвным укором нависали над дорогой с двух сторон, зияя выбитыми глазницами стельчатых окон, осененных ржавыми узорчатыми решетками.

Печаль особенно настойчиво сконцентрировалась над поместьем фон Хакке после того, как лет пятнадцать назад в одном из домов, в том, что рядом с прудом, заживо сгорела многодетная семья беженцев из Польши. Навсегда осталось тайной, подожгли ли их любящие соседи или пьяный папаша заснул с зажженной сигареткой в зубах, но из-за полной удаленности поместья от человеческого жилья и полной его отгороженности от мира излучинами лесистых холмов, пожар заметили слишком поздно, чтобы кого-нибудь спасти. Никогда не забуду фотографию в местной газете – семь до углей обгоревших трупов, два больших и пять маленьких, мал-мала-меньше.

 Все-таки каменная кладка восемнадцатого, а то и семнадцатого, века не подвела, - не до конца сгоревший дом с провалившейся крышей, весь в черных зализах неистребимой копоти, но с устоявшими против огня стенами, так и остался торчать над прудом мрачным напоминанием: «Мементо мори». Народ это место не жаловал, никто не ловил в пруду рыбу и даже самые смелые грибники обходили его стороной.

Но вот в один из очередных приездов мы добрели до Унтехаммера и удивились, заметив, что боковая дверь его приоткрыта. Вокруг было пустынно, как всегда, но из-за двери доносился шорох и даже нечто, похожее на мурлыканье. Первым моим чувством был испуг – уж не духи ли это пяти сгоревших заживо польских детишек, обуянные жаждой мести, поджидают прохожих?

Через пару минут мурлыканье затихло, а шорох сменился равномерными ударами молотка по металлу. Набравшись храбрости, я толкнула дверь и заглянула внутрь – навстречу мне шагнула высокая молодая женщина с занесенным над головой молотком. В ней не было ничего, напоминающего польских беженцев. У ног ее, глядя на меня без тени улыбки, сидел огромный волкодав.

«Кто вы?», – в растерянности спросила я ее по-английски, хотя в наших краях по-английски не говорит никто. «А вы кто?» - ответила она мне, тоже по-английски, что само по себе уже было чудом.