Моя любимая дура
Шрифт:
– Спросите, спросите! Смуглый такой парнишка с огромными ножами. У него свинина была очень жирная. Я все руки в жире испачкал.
– Да? – оживился следователь, поднял карту и посмотрел на свет. – А жирных пятен-то не видно.
– Так я руки вытер перед тем, как с девушкой знакомиться, – не моргнув глазом выдал я. – Разве это не естественно? Вы бы стали знакомиться с девушкой с грязными руками?
Разговор перестал нравиться следователю. Его раздражала моя самоуверенность.
– Ладно, – прервал он, нахмурившись. – Подождите пока у автобуса, мы вас еще пригласим.
– А вещи свои можно забрать?
– Потом заберете… И позовите, пожалуйста, Изабеллу Федоровну.
Я пошел по ступенькам вниз. Не отпустят они меня, это ясно как божий день. Они намерены пришить мне соучастие в ограблении – а ведь в самом деле похоже,
Я остановился у водительского сиденья и обернулся. Сыщиков отсюда не видно, только слышны их приглушенные голоса: бу-бу-бу. Через дверной проем можно было полюбоваться на гидессу, завернутую в розовую шаль. Она стояла ко мне спиной, нервно топтала снег и курила.
Я кинул взгляд на сиденье. На спинке висит Колина куртка – поношенная, с лоснящимися рукавами аляска. Сойдет! А если вывернуть наизнанку, то вообще станет примером непостижимой западной моды для пенсионеров. Что еще пригодится? Вымпелы городов! Роскошная коллекция! Есть и Лейпциг, есть и Франкфурт… Извини, Коля! Если выкарабкаюсь, в долгу не останусь… Я замотал вымпелы в куртку, сунул ее под мышку и незаметно вышел из автобуса. Хорошо, что стекла по-прежнему запорошены снегом. Никто не видел, как я вывернул аляску наизнанку, напялил ее на себя и навесил на шею вымпелы. Идиот идиотом! Теперь как можно быстрее уйти отсюда! Прочь! Но бегом нельзя, сразу привлеку к себе внимание… Снег скрипит, хрустит под ногами. Как хочется обернуться и посмотреть на автобус – не подняла ли Изабелла Федоровна, эта российская килька бранденбургского посола, тревогу? Я уже почти дошел до лавинного конуса. Немцы все еще штурмуют его. Тяжелее всего двум спасателям с носилками. На меня оглядываются. Я оступаюсь и падаю в снег. Парень в оранжевом жилете, почти мальчишка, большими прыжками спускается ко мне. Вот он рядом. Какие участливые глаза! Как он тяжело дышит! Я делаю вид, что едва ворочаю языком и выдаю нечто, отдаленно похожее на немецкую речь:
– Гутен таг, дер ханд нах ахтунг, ди шлахт аусвайс, бир гессен нихт шиссен…
У меня получается здорово. Спасатель верит, что я забытый всеми немецкий турист.
– Ни хрена не понимаю, что ты там лопочешь, – бормочет он, хватая меня под руку и помогая подняться на ноги. – Давай передвигай костылями!
– Йа, йа, гут, гут, – тяжким голосом говорю я.
– Ага, тебе гут, а мне до ночи с тобой трахаться, – тихо ворчит парень, но при этом с состраданием и любовью смотрит на меня.
Вот это по-нашему, по-русски – всегда поможем, но матом обложим… Мы стали подниматься на снежную гору, догоняя группу. Я обернулся, сделав вид, что хочу вправить вывихнутые шейные позвонки. Никто на нас не смотрел, никто за нами не гнался. Спасибо тебе, мой ангел-хранитель, за твое долготерпение! Не повезло тебе с подопечным. Такого балбеса, как я, еще поискать надо. Сам себя загоняю в ловушку и сам же потом из нее выбираюсь. Очень интересное занятие!
Глава 21
КАК ЗАРАБОТАТЬ СТО БАКСОВ
Я обогнал группу и первым взобрался на гребень снежной горы. Там остановился, крепко пожал руку спасателю, с чувством выдав несколько немецких слов, которые намыли в памяти фильмы о войне, и поскакал вниз, на шоссе. Вымпелы – долой! Аляску – долой! Я скинул ее с себя и втоптал в снег… Какая легкость в теле и душе! Какое облачное чувство свободы! Завтра утром, когда расчистят шоссе, я поеду через Эден в Мижарги. Оттуда пойду пешком в сторону ледника. И до встречи с Ириной останется совсем немного…
Но о чем я думаю? Эден, Мижарги… Я машинально хлопнул ладонью по пустому чехлу от мобильника. Какая скверная штука! Телефон-то остался у милиции. А они обязательно просмотрят список телефонных номеров. И, самое главное, прочитают последнее сообщение, которое я не успел стереть. Там все расписано, куда и каким маршрутом я пойду. Надо быть ослом, чтобы не выставить на пути к леднику милицейский наряд. Значит, надо искать другой путь к леднику. Надо пойти в обход…
Я начал замерзать. Немудрено – рубашка-то с короткими рукавами, да и слаксы
Я преодолевал подъемы, спуски, повороты, на бегу хватал пригоршни снега с обочины и прижимал его к разгоряченному лбу, взмахом руки отвечал на приветствие водителей авто, которые протяжно сигналили и что-то кричали мне, должно быть, принимая меня за спортсмена-экстремала. Наконец, когда я согрелся настолько, что от меня уже начал валить пар, я увидел впереди огоньки поселка, и застывшие над верхушками сосен и крышами домов тросы канатной дороги, и пустые кресла со страховочными цепочками и уловил запах жилья, овечьего помета и печного дыма. Откуда-то доносилась музыка. Сначала я слышал только низкие ритмичные удары: бум-бум-бум, но чем ближе я подходил к источнику, тем отчетливее различал вплетенные переливы гитары и синтезатора… Я опять начал замерзать. Рубашка промокла насквозь и не только не согревала меня, но даже доставляла мне больше страданий, чем если бы я был вообще голым по пояс… От дороги вправо поднимались ступени. Музыка доносилась из-за стволов сосен, по которым прыгали разноцветные блики. Бар или ночной клуб… У меня дрожал подбородок, а влажную прядь волос уже прихватило морозом. Я шел на звуки музыки, как голодный пес на запах колбасного магазина. Вот она, стеклянная коробка, наполненная тяжелыми басами рока и разноцветными вспышками. Окна наглухо закрыты шторами, и на них корчатся, выгибаются и извиваются тени. Силуэты рук, плеч, голов неправдоподобно увеличены и искажены. Пляски черных уродов!
Я стащил с себя рубашку и развесил ее на ветке сосны. Вперед, туда, где тепло! Потом я буду думать, как бы раздобыть денег и где переночевать. А сейчас надо только согреться. Я распахнул дверь. В тамбуре стояли два привратника в пятнистых комбезах. Интересно, зачем охранникам ночного клуба маскировочный камуфляж? Они что, под столами засады устраивают? Преградили мне дорогу. По тупым лицам скользят отблески красной лампы.
– Привет! – сказал я, отталкивая руку охранника, как турникет. – Мой номер еще не объявили?
Пока они переваривали этот вопрос и тужились над ответом, я смешался с толпой танцующих. Вокруг лица – красивые и не очень, смуглые и обгорелые до цвета спелой малины; уши с серьгами и без; губы накрашенные и обветренные; носы, носики и шнобели, шелушащиеся, напудренные; и улыбки – ослепительные, ироничные, удивленные: парень по пояс голый! Я оказался в кругу восторженных девушек. Они кричали, пищали и в такт музыке топали. Грохот стоял такой, что на моей голове шевелились волосы. Я тоже начал танцевать – нечто дикарское, шаманское, жуткое, извиваясь, как пламя, приседая и вытягиваясь к черному потолку, по которому в бешеном круговороте вращались звезды. Круг расширялся, вовлекая в себя все больше и больше девушек. Я сделал сальто назад, потом сел в шпагат, но толпе этого было мало, меня подзадоривали все дружней, аплодируя и вопя. Парни, стоящие позади своих девчонок, смотрели на меня недружелюбно, я запросто притянул к себе внимание их подруг, которых они, должно быть, обрабатывали уже не один час… Я кружился как белка в колесе. Встал на руки, прошелся по кругу, словно циркач, под аплодисменты, сделал еще одно сальто, прыгнул вверх. Моему примеру последовал долговязый парень с оранжевыми волосами, он стащил с себя пуловер, обнажив покрытую веснушками грудь, но украденное у меня ноу-хау в его исполнении осталось невостребованным. Девчонки заводились все сильнее, и круг, который они отвоевали для меня, занимал уже едва ли не четверть зала. Я начал выдыхаться и на остатках сил сел в шпагат, уперся ладонями в пол, локти – в живот и медленно оторвал ноги от пола. Свист, аплодисменты! Я прыжком вернулся в нормальное положение, поклонился публике и пошел по кругу с протянутой рукой. Посыпалась мелочь, кто-то сунул мне бутылку пива, кто-то угостил шоколадкой, потом легла пятидесятирублевая бумажка (ого, это уже что-то), потом… Шутка, что ли? Сто баксов!