Моя настоящая жизнь
Шрифт:
К основной группе естественным образом прирос Коля Пастухов, чуть позже пришла Мила Иванова. Разово сотрудничали с нами Марьяна Белова, Сусанна Серова, игравшие девочек в спектакле «В поисках радости», Гена Павлов, нынешний режиссер телевидения. Потом в дело вошли Миша Зимин, Боря Гусев — актер из провинции, приятель Жени Евстигнеева, который его и рекомендовал. Позже я привел в театр своего однокурсника Володю Паулуса. А со временем в театре появились и так называемые «кандидаты в труппу».
Фрагмент
Ефремов
Ефремов был первым среди нас не по должности, а по любви. Всегда. Даже когда ушел из «Современника» во МХАТ по прошествии четырнадцати лет. Это было, как бывает в жизни, когда отец уходит из семьи. Отец любимый, отец — безусловный авторитет… Отец.
Я был влюблен в Олега, ведь он — один из трех моих учителей в профессии: Сухостав, Топорков, но главный учитель — все равно Ефремов. Он дал мне некий компас ощущения себя по отношению к сообществу, сознания себя в сообществе.
Он был не просто вершителем судеб — сказать так было бы неверно, скорее он был вершителем распорядка моей жизни на протяжении довольно долгого времени. Самостоятельным я стал, пожалуй, когда кино окончательно затянуло меня в свою мясорубку, и когда через несколько лет я женился, стал отцом.
По сути, влюбленность в педагога есть защитная прививка против пошлости, глупости, против дурной заразы в профессии. Не случайно же на первых порах критические стрелы были направлены в актеров «Современника»: о нас писали, что мы «все, как один, — Ефремов». Кто-то, может быть, до сих пор остался на него похожим, а с людьми талантливыми произошла желанная метаморфоза — они стали сами собой. При наличии собственного содержания и дарования влюбленность в педагога проходит естественным образом. Сбрасывается, как хитиновый покров, от которого освобождаются тараканы или раки, увеличиваясь в размерах.
А нежная признательность Олегу за мое становление существует во мне на протяжении всей жизни.
Таинство создания нового театра, полемизировавшего с МХАТом, и многое из того, что делал Олег Николаевич, было обусловлено успешностью его актерской практики в театре. В Центральном Детском Ефремов был звездой первой величины. Там же он сделал свою первую, замечательную режиссерскую работу — водевиль Коростылева и Львовского «Димка-невидим-ка».
И сегодня, в мои шестьдесят пять лет, для меня фигура Олега Николаевича Ефремова, конечно, является одной из самых значительных — равно как в годы успеха, так и в годы неудач. Фигура чрезвычайно противоречивая, сложная, драматическая и, может быть, даже трагическая, но удивительная в своем стремлении к переустройству и совершенствованию театра в формах очень ясных и простых. Он придумал и создал новый театр. С Ефремова начался отсчет нового театрального времени. Не могу не рассказать о своих товарищах, вместе с которыми Олег Николаевич начинал «Современник».
Евстигнеев
Женя Евстигнеев.
Вспоминая его, я ощущаю радость, испытанную мною от его игры на сцене. Может быть, это были секунды счастья от ощущения безграничности нашей профессии? И удивление перед талантом человека, который никогда не делал свою работу ниже определенного уровня. Мне могут возразить, что Женя Евстигнеев
И в то же время Евстигнеев был земным и — это глупое и мало выражающее слово — обаятельным. Станиславский называет обаяние «величайшим проявлением дарования актера». Дарование актера в высшем его проявлении и есть его обаяние. Это неотразимость воздействия: мы смотрим и не понимаем, что же с нами делается? Да что это такое, не красота же?.. Кто красивее Женьки — ну, конечно, Козаков или Ален Делон, да даже я мог сойти за красавца, но он…
Мы с Женей много играли вместе. Удачно — чаще. Но случались, на мой взгляд, и промахи, коими считаю наши работы в пьесе Розова «День свадьбы», а потом и в пьесе Зорина «Декабристы». Впоследствии мы с ним вместе играли во МХАТе.
Мне казалось несправедливым, что Евстигнеев мало снимается в кино. Я настойчиво рекомендовал его на роль попа в фильме Константина Наумовича Вольного «Молодо-зелено», Женя чудесно сыграл, и потом его стали приглашать на съемки очень часто.
О Жене вспоминается разное — не только такие, «лирико-патриотические», но и забавные истории.
Талант его был столь могуч, что в поисках выхода могли случаться досадные огрехи. С кем, как говорится, не бывает.
Однажды, во время гастрольной поездки «Современника» по воинским частям, Евстигнеев вместе с Галей Волчек смешно и ладно отыграли сцену из «Женитьбы Бальзаминова», вызвав бурное одобрение моряков Краснознаменного Балтийского флота. После этого шумного успеха Женя не пожелал останавливаться на достигнутом, решив, что его шоу должно продолжаться. Он заявил: «Я буду читать Чехова». Его отговаривали, говорили «не надо», но Женя был настойчив и вновь вышел на сцену с рассказом «Душечка». И вот Евстигнеев читает одну минуту, две… три… В зале, точнее на корабле, гробовое молчание… Наконец, к концу восьмой минуты одинокий монолог прерывает громкий директивный голос: «Уйди со сцены, сука!»…
Я хочу сказать, что ничто человеческое Жене не было чуждо, и он иногда заблуждался относительно сильных сторон своего дарования.
Или еще одно воспоминание. В самом начале «Современника», году в пятьдесят восьмом — пятьдесят девятом, в СССР вернулась Ксения Куприна, дочь замечательного русского писателя, и устроила у себя званый вечер, куда пригласила нас, молодых актеров.
Мы изо всех сил старались соответствовать случаю, который воспринимался как нечто чрезвычайное в нашей жизни. Нам кружил голову флер иммигрантства, а незримое присутствие писателя, умершего на чужбине, обязывало к проявлению лучших качеств собственного интеллекта. За столом велась светская беседа, в какие-то моменты неожиданно затухавшая, и тогда один из нас бросался грудью на амбразуру, выдавая новую тему или забавный случай или же предпринимая иные героические меры по оживлению общества, собранного Ксенией Куприной.
Настал Женин черед. Надо сказать, что выглядел он очень торжественно, одетый в почти совсем новый костюм, длина рукава которого, впрочем, была значительно большей, чем требовалось. Как-то очень изящно, мизинцем оттопырив наползающий рукав, Женя указал на вносимые в комнату пироги и задал неожиданный вопрос: «А пирог… не жидок?» — чем поверг хозяйку, явно не знавшую, как отвечать, в глубокие размышления, а нас развеселило до колик в животе…
…Недавно я получил в подарок только что опубликованный IX том Собрания сочинений К. С. Станиславского, где прочел слова, обращенные к ведущей актрисе Малого театра Гликерии Николаевне Федотовой: «…нам … именно теперь надо побольше любить, ценить больших людей (курсив Станиславского), отличать их, оберегать от озверевшего человечества.