Моя (не) на одну ночь. Бесконтрактная любовь
Шрифт:
— Костя, осторожно, чай горячий. Ты меня обольешь!
— Вот именно, милая, очень горячий, так что сиди смирно, пока мы оба не обожглись.
Оля для вида еще немного посопротивлялась, а потом позволила себе опереться о грудь Кости. Вообще-то было очень приятно вот так лежать на Аверине и пить чай. Тепло и уютно в круге из его рук, так как ей и хотелось.
Он казался гораздо ближе здесь, на восьми квадратных метрах, чем в его огромной кухне на полдома. Ближе и роднее…
— Костя…
— Ммм?
— Ты сказал, что твой отец плохо поступил с мамой Юли.
Мышцы под ней напряглись, Аверин заерзал и поставил
— Милая, ты правда хочешь поговорить о моем папаше Марке и испортить такой прекрасный вечер?
— Ну, он твой отец…
— Я об этом вспоминаю каждый раз, когда смотрюсь в зеркало. И поверь, гордиться тут совершенно нечем.
— А как же то, что родителей надо уважать? — растерялась Оля, услышав такую нелестную характеристику.
— Не путай, милая, уважение с почитанием. Пятую заповедь никто не отменял, и я почтительно отношусь к Марку Аверину, но это не значит, что я должен его уважать. Особенно, когда сам стал отцом.
— Для меня эти два понятия всегда были синонимами, — она качнулась, потеряв равновесие, и Костя снова сомкнул вокруг нее кольцо рук.
— А для меня относиться с почтением — это не говорить, что я на самом деле о нем думаю. И думать мне никто не запретит, — он замолчал ненадолго, а потом снова заговорил, положив подбородок Оле на макушку. — Мой отец был из тех, кто одним из первых начал зарабатывать деньги. Денег было много, давались они легко, пошли рестораны, курорты, женщины. Матери это надоело, она забрала нас и ушла. Думаю, что он все-таки по-своему ее любил, потому что поначалу хотел вернуть. Но мать упиралась, и тогда он начал ей мстить. Он нас купил.
Костя снова замолчал, и Оля молчала, боясь, чтобы он не передумал. Почему-то казалось, так будет легче его понять, хоть как-то разобраться в этом непростом мужчине. Но молчание затягивалось.
— Вас? — переспросила робко, зашевелившись в его руках.
— Да, нас с Юлькой, моей старшей сестрой. И самое мерзкое, что мы продались ему с потрохами. Мне было девять, ей семнадцать. Отец приезжал каждый раз на новой машине, оплачивал любую нашу прихоть. И я уже тогда заявил матери, что она неудачница, ничего не добившаяся в жизни. Я ненавижу себя за то, что повелся и не послал его вместе с его деньгами. Мама молча приняла то, что отец стал для нас чуть ли не божеством, и когда заболела, даже не сказала никому. Она умерла, когда мне было шестнадцать, это стало для меня прозрением. Юля к тому времени уже вышла замуж за Арсения, у них родился Клим. Арсений был хорошим парнем, он вправил мне мозги, только было поздно. Климу было восемь, когда родителей застрелили на его глазах, он спрятался в шкаф, и киллер его не заметил. Я нашел его возле Юльки с Арсением, мне было двадцать, я учился на третьем курсе и жил в общаге. Марк не захотел оформлять опекунство, у него как раз тогда был самый разгар очередного романа. Он согласился, чтобы Клима отправили в детский дом, и я дошел до ректора, но мне помогли оформить опекунство.
Оля моргала, руки дрожали, и только спокойный голос Аверина не давал ей сорваться в истерику. Она уже практически ненавидела Марка Аверина, представляя маленького Клима в детдоме.
— А когда ты узнал о Юле?
— Девушку, с которой у Марка был роман, звали Анна Виноградова. Я даже видел ее несколько раз, когда отец приезжал сюда по делам. Но когда она забеременела, он ее бросил. Дал денег на
— Ты и ее бы забрал, — Оля не спрашивала, просто констатировала факт.
— Оба забрали бы. Я и Клим.
— А как отец отреагировал, что ты ее нашел?
— Он под старость стал сентиментальным, даже пустил слезу. Правда, мы с Климом не обольщаемся. Я предпочел бы отправить девчонок к себе в Испанию, но боюсь, как бы Юлька не ударилась оттуда в бега, а я не могу их сторожить. У Марка же она будет под присмотром. Ну все, милая, хватит страшных сказок на ночь, я иду спать, — Костя снял с себя Олю легко, будто она ничего не весила, и поставил на пол.
— Иди, я уберу со стола, — она отвернулась, чтобы тот не заметил мокрые глаза.
Вымыла посуду, прошла в спальню и возмущенно выдохнула, увидев на своей кровати спящего на животе Аверина. Он был в одних штанах, футболка аккуратно висела рядом на стуле. Ну хорошо хоть не в трусах…
— Эй, разве я не ясно сказала, что ты спишь на диване! — не успела договорить, как ее цепко схватили за запястье и опрокинули на кровать.
— Аверин! Тебе не кажется, что ты обнаглел? — попыталась оказать сопротивление Оля, но он уже подмял ее под себя, крепко обхватив руками и ногами.
— Захотелось немножко с тобой полежать, — сонно пробормотал Аверин ей в макушку. — Ты бы не дергалась, милая, твои коленки прямо напротив моих самых стратегических частей. Ты можешь спровоцировать болевой шок вплоть до потери сознания…
Костя замолчал, и она поняла, что он уже спит. Беспомощно поерзала, но Аверин оказался неподъемным, и ей ничего не оставалось, кроме как обнять его за плечи и закрыть глаза.
Глава 11
— Да, Костя, да… — она таяла под Авериным, а он лишь дышал шумно и хрипло, впиваясь в нее поцелуями. — Еще!..
Ей было жарко, хотелось двигаться, но она могла только царапать широкую спину и кусать подбородок, колючий от щетины. Ему очень идет такая, короткая, которой несколько дней. Которая еще не стала бородой, оттого и колется. Зато, когда Костя трется щекой о ее кожу, это так приятно и щекотно…
— Поцелуй меня, — прошептала куда-то в область ключицы, но он не останавливался, и ей было трудно сосредоточиться. А почему он, собственно, молчит? В прошлый раз так рот не закрывался, а сейчас что изменилось?
— Да, милая, да, потрись еще об меня вот так… — промурлыкал Аверин, и Оля открыла глаза.
Ее прямо в жар бросило. Это что, был сон? Ей снилось, что они занимаются любовью с Авериным, она даже стонала во сне. А он все это время бессовестно дрых, навалившись сверху. Вот почему ей так жарко!
Аверин горячий как печка и тяжелый. Кровь разом прилила к щекам — а она еще и ерзала под ним как мартовская кошка! Хоть бы он спал и не просыпался…
— Оля? — Костя привстал на локте, осмотрел Олю, потом себя. Вид у него был изумленный и немного растерянный. — А почему ты одета?