Моя нежность

Стрельченко Дарина

– Вот как… Долго придётся ждать. Если пройдёт.

Оля съёжилась. Золь спохватился:

– Простите. Жутко бестактное замечание. Но, может, ещё не пройдёт?

– Может, и не пройдёт, – с нервным смешком кивнула Оля. – Может, и я не пройду.

– Так вы всё-таки экзаменовались?

– Не в «Хвою». В «Остриё».

– Вот как! И до сих пор не знаете результатов?

– Откуда? – с горечью спросила Оля, в сотый раз проверяя телефон. – Ещё не выложили.

Золь наклонился к ней и, понизив голос, заговорщически сказал:

– Вышло так, что я состою в проверочной комиссии

по экобезопасности. Конечно, у меня в ведомости отображаются баллы только по моей дисциплине. Но я вполне могу уточнить у коллег. Экзаменаторы ушли на перерыв, значит, подсчёт завершился по всем предметам. Хотите?

Ёкнуло в животе. Оля сжала кулаки и кивнула. Золь, прихрамывая, устремился вперёд, к административным зданиями, на ходу набирая кому-то, и Оля побежала за ним. У входа профессор глянул в телефон, озабоченно оглянулся на бывшую студентку и проговорил:

– Придётся подняться в информаторий. Все ведомости пока там, в бумажном варианте.

Оля кивнула. Взлетая на верхушку Синего сектора в дрожащем, узком лифте, она насмешливо размышляла, правда ли хочет узнать результат раньше времени. Размышляла, хочет ли вообще попасть в команду «Острия».

– Захватывающий вид, правда?

Двери лифта раздвинулись, и они оказались у бескрайнего окна в холле информатория. Отсюда, с крайнего корпуса, открывался вид на всю территорию «Заслона»: огромные ангары, оранжереи, тепловые установки, жилые постройки и административные здания. И, конечно, цеха – даже днём увешанные гроздьями огней, сияющие, устремлённые в небо.

И «Хвоя». Сверкающая ослепительная «Хвоя» с громадным ковшом, детище проектов «Остриё» и «Сол».

– Я пойду посмотрю ваши результаты, а вы наслаждайтесь.

Оля не была уверена, что услышала эти слова. Прошептала:

– Правда.

Оглянулась и заметила, что Золь исчез. Вернулась к стеклу и словно слилась с этим дышащим небом, с хрупкими галереями труб, со стальной зеленоватой обшивкой «Хвои», отражающей все виды радиации.

Она не знала, минута прошла или час, когда за спиной раздались шаги, и знакомый голос радостно сообщил:

– Оленька! Поздравляю! Вы в числе вторых дублёров команды «Острия»!

«Вы в числе вторых дублёров… команды “Острия”»… В числе дублёров… «Острия»…

Она подняла руки и прижала ладони к лицу. В «Проданном смехе» она читала, что жесты плачущего и смеющегося человека очень похожи. Она и сама не понимала, смеётся сейчас или плачет.

Когда, вечность или мгновение спустя, зазвонил телефон, Оля поднесла его к уху на автомате, даже не посмотрев на номер.

– Олька! Олька, я прошёл! Меня взяли в «Сол», Олька!

Она опустила глаза и взглядом нашла среди зданий учебный корпус. Из дверей как раз выходили люди – крохотные точки на серой осенней траве. Среди них особняком стояли пятеро – было нетрудно догадаться, что это пять членов

экипажа, пять новых, действующих, отобранных среди тысяч, лучших из лучших инженеров проекта «Сол».

Синий корпус «Заслона». Март 2053-го

На панели перемигивались огни – пока зелёные, но уже с угрожающей, золотой прожилкой.

– Ну… пора, наверно? – неловко спросила Оля, вставая из-за стола.

Она ненавидела прощания – с тех пор, как на Гевесту улетала семья Алины Белозёровой, с тех пор, как они с курсом провожали на Нептунию Ирму – жену профессора Золя, уезжавшую исправлять его ошибки, улетавшую, может быть, навсегда. Оля ненавидела прощания и сделала всё, чтобы оказаться на борту «Хвои». Получилось только попасть в число дублёров «Острия». Но это всё равно было лучше и ближе, чем оставаться в неведении во время всего «Сола», узнавать новости из сети, не иметь прямой связи. А так она будет в курсе всего, так у неё будет право на пакет почты раз в неделю, и целых девятнадцать часов после запуска «Хвоя» будет доступна прямому зову Земли…

«Это всё самоутешение, Оля, – сказал ей на это Золь. – Можно придумать что угодно, чтобы оправдать себя и утешить. И поверить в это. Иногда это оказывается ложью, иногда ложью во спасение, а иногда – сущей правдой». Тогда, услышав это, Оля замотала головой, отчаянно отшатнулась, желая отстраниться от страшных слов. А теперь, глядя на Игоря, с холодной усмешкой думала, что профессор прав. Слишком прав.

– Ещё нет, – мягко отозвался Игорь, расслабленный предполётным транквилизатором. Точность на старте требовалась только команде навигаторов и командиру, обязанности инженеров начинались за пределами Солнечной системы, и перед стартом экипажу давали транквилизатор – для упрощения расставаний.

А вот сотрудникам «Острия» транквилизаторы не полагались – тем более дублёрам основного состава. Зато им всё-таки выдали значки – похожие на монетки, выпуклые, как старинные линзы, с тончайшим мерцающим напылением абдрамона и изумрудной иглой внутри.

Вертя значок в руках, Оля спросила:

– Я знаю кого-нибудь из экипажа?

– М-м… Сомневаюсь. Разве что Нату.

– Нату?

– Наташу Карецкову. Помнишь? Она училась тремя курсами младше.

– А… смутно.

– У вас ещё будет время познакомиться, – засмеялся Игорь, потягиваясь. Лампочки на панели стремительно желтели, мигая рыжими всполохами. – А вот теперь, пожалуй, пора.

Он встал, протянул руку Оле.

– До скорого?

Оля доверчиво, беззащитно улыбнулась. Безжалостно попросила:

– Не ври, пожалуйста. Ты же знаешь, что не скоро.

Игорь сжал её ладонь своими, осторожно прижал к губам.

– Всё это кончится быстрее, чем думаешь. Оглянуться не успеешь, как «Хвоя» прилетит домой с кусочком солнца. А ещё я тебе привезу какого-нибудь солнечного кофе, обязательно. Чтобы дома было, что выпить, кроме чая.