Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер
Шрифт:
В то утро, после того как в голове родились такие замечательные мысли, я уже не мог оставаться в кровати. Пошел в кухню и впервые в жизни пожалел, что я трезвенник. Великие переоценки, к которым я пришел без чьей-либо помощи и которые спасли меня от пропасти, заслуживали быть отмеченными шампанским! Что ж, я сварил себе какао и выпил его за кухонным столиком.
Светало. Нежный ветерок прошелестел в живой изгороди. Белый голубок опустился на жестяной карниз за моим окном. Я подумал, что это во всех отношениях символичный рассвет…
Я закусил какао марципаном. Получилось немножко приторно…
Но как здорово, что еще не слишком поздно. Я молодой человек. Я еще исправлю
Пробило шесть. И с шестым ударом я задумался: а не запечатлеть ли мне в виде бюстов весь наш героический Центральный Комитет. Я знаю, что мое творчество, конечно, не годится для массовой продукции — мои современники относятся к марципану все еще с предубеждением. Несмотря на то, что я могу довести состав сырья до мраморной степени крепости, так что его никакой зуб не возьмет. А уж покрыть свои произведения водостойким лаком и воском большого искусства не требуется.
Безусловно, мой план таил и другую опасность — в Центральный Комитет, в число достойнейших, почти всегда удавалось пролезть врагам народа. Просто удивительная закономерность, которая началась уже с красноречивых примеров Троцкого, Бухарина и Зиновьева.
Ну, по крайней мере, достоинство моего сырья таково, что всегда можно из козлищ вылепить агнцев…
И если я хочу шагать в ногу со временем, мне надо начинать прилежно посещать библиотеки и в справочниках — конечно, наиновейших — узнавать, кто на текущий момент воодушевленно и неустанно трудится в Центральном Комитете. Надо надеяться, в книгах будут и фотографии. У меня есть хороший фотоаппарат "Комсомолец", и я всех их сфотографирую. И примусь за работу. Навыки и опыт воплощения в марципане увиденного на снимке у меня есть.
Эй, читатель! Ты, который сейчас знает меня как здорового националиста, человека неподдельно эстонских воззрений, который одобряет рыночную экономику, считает замечательной жизнь пенсионеров, превозносит нашу прогрессивную культурную политику и так далее, — теперь ты можешь удивляться… Мое мировоззрение в пятидесятых годах изумляет и меня самого. Смешит. Но и возмущает! И в первую голову — оно просто невероятно!
Но ведь в то же самое время оно лишний раз подтверждает и мои выдающиеся способности в правильное время примкнуть к тому, что правильно. Когда мы дойдем до рассмотрения восьмидесятых годов, ты еще удивишься!
Но пока еще мы остаемся в пятидесятых.
Итак, наутро, после описанного выше прозрения и рождения тогда еще всячески современных идей, начался длительный и тяжелый рабочий период.
По справочникам я с превеликим испугом выяснил, что имею дело с целыми ста тридцатью тремя сверхпетухами, pardon, то есть, конечно, с членами ЦК КПСС. Именно столько избрали их на съезде нашей партии в 1956 году. А кроме них было еще сто двадцать два тоже очень важных кандидата в члены и шестьдесят три члена Ревизионной комиссии. Бюсты этих товарищей не вместил бы даже павильон Выставки достижений народного хозяйства. Не говоря уже о том, что моей жизни не хватило бы на такую гигантскую работу. К тому же не был мне отмерен долгий срок работы… Вскоре я убедился в правоте пословицы, которая гласит, что благими намерениями вымощена дорога в ад.
По-видимому, молодой человек, который неустанно переснимал из энциклопедий всевозможных вождей, обратил-таки на себя внимание какого-то бдительного товарища. И то сказать, зачем пареньку нужны эти фотографии? Не затем ли?.. Потому как время от времени, и по большей части как раз накануне праздников,
Моей персоной занялись. Факт, который меня нисколько не расстроил, поскольку был мне совершенно понятен. Дела пошли своим естественным путем.
ПРЕДСТАВЛЯЮ ВАМ МОЮ ДОРОГУЮ КАТАРИНУ (II)
Дела идут естественным путем, только ни я, ни Катарина не могли считать — на следующее после нашего удивительного знакомства утро — естественным ни тот, ни иной путь… Мы оба были смущены: ни один из нас не мог сказать, как же могло случиться так, что мы проснулись на диване в моей большой комнате в объятиях друг друга. Какой такой путь свел нас этой ночью? Неужели мы оба лунатики? Во всяком случае — голову наотрез — я не затаскивал сюда Катарину из спальни.
Когда я утром раскрыл глаза, Катарина уже не спала. Она смотрела в потолок. Увидев, что я проснулся, она серьезно и очень задумчиво произнесла:
— Ночью было дело.
А чуть позже она добавила, что это "дело в ночи" необратимо. Но она при этом нисколечко не вышла из себя. Смущения и притворства в ней не было. Их ведь не бывает и у детей. Из-под угла простыни выглядывало ее белое плечо — худенькое и как бы застенчивое, с которого соскользнула бретелька темной комбинации. Но если это плечико и было боязливым, то сама Катарина — ничуть не бывало. Во всяком случае, я был стыдливее. Потому что из-под простыни — откуда она здесь взялась? — выглядывали мои ноги, чистота которых была небезупречна. По крайней мере, в моем понимании. А лицезреть ногти на своих ногах я вообще не имел никакого желания. И живо втянул ноги обратно под простыню.
— Если ты, марципановый художник, теперь думаешь, что можешь послать меня на кухню варить кофе, то учти, что это будет рассматриваться как явная попытка попрания прав, — очень серьезно произнесла Катарина. Но не зло.
— Я тебя сюда пригласил, и, само собой разумеется, гостеприимство входит в число моих обязанностей, — ответил я, встал, с некоторой застенчивостью повернулся к Катарине спиной, натянул рубашку и брюки.
— Мужчине, который толкует об эстетике телосложения, не помешала бы ежедневная зарядка, — произнесла Катарина. — Ох, как у меня груди чешутся, — призналась она вдруг. Она откинула простыню и внимательно стала изучать свою грудь. — Ты замечательный рисовальщик, но мне придется все же смыть твое творчество. Я больше не выдержу. Ванная-то у тебя есть?
— Естественно. И там ты найдешь чистое полотенце. Я надеюсь…
Когда мы оба выпили уже по две маленькие чашечки кофе, который вышел у меня не так уж плохо, и съели каждый по паре бутербродов, Катарина задумалась.
— Так вышло, что между нами возникли отношения. Никогда бы не подумала. И, боюсь, не только сексуальные, — вздохнула она, — но даже, используя твое же выражение, "духовно-сексуальные". Я знаю, что такие отношения опасны — например, сейчас я смотрю на воротничок твоей рубашки, у меня возникает искушение постирать ее. Ты не стирал ее по меньшей мере полгода. И дальше этот маленький вопрос вырастает в проблему, а вот с ними-то мы и боремся. Подумай сам: твой воротничок просто невыносим! — если сейчас я выстирала бы рубашку, с этим я справлюсь, рано или поздно это выльется в какие-нибудь мерзейшие отношения — в эдакий семейный образ жизни. А семья и брак — это ведь легализованная проституция, как совершенно справедливо заметил Карл Маркс… А ты как думаешь?