Моя первая любовь (сборник)
Шрифт:
Бог все видел, и я призналась во всех.
– Маме скажи, – улыбается батюшка.
– Я ей сказала.
– И что мама?
– Простила…
– Вот и Господь тебя простил.
В раскрытые по-птичьи рты льется винная Христова кровь. Из объяснения прабабушки я поняла, что «кровь и плоть» называются так понарошку, хотя святости в них столько же, как если бы они были всамделишными.
Мы не завтракали и возвращаемся к обеду голодными. Первым делом я скидываю чулки и платье. Благодарю тебя, Господи, что на свете существуют мальчишки и, следовательно, мальчишечья
Пока я переодевалась, на столе успела появиться еда. Бабдуся наливает себе в стакан черный чай, мне в чашку – забеленный молоком. С аппетитом уплетаю запеченную вчера рыбу, толченку [2] и домашний хлеб. Незаметно засовываю поджаристую горбушку в карман – Господь простит!
Бабдуся позволила мне поиграть с ребятами во дворе общежития напротив. Честно говоря, она нестрого за мной присматривала. Очевидно, считала завершенной миссию по спасению моей неугомонной души до следующего раза.
2
Толченкой в Сибири называют картофельное пюре. – Прим. авт.
Я предвкушала, как мне обрадуются друзья. Не соскучишься с ними в играх с мячом, в прятки, в «классики», «цепи-цепи кованы» и «чур, не голю»! Лишь бы ни с кем не поссориться, такое тоже бывает. Но даже если назреет драка, по дворовым условиям неприятели должны подать друг другу руки со специальными словами примирения: «Хинди руси бхай, бхай». Когда папа объяснил мне, что эти слова означают не совсем то, что мы подразумевали, я отмахнулась: индийцы, русские – какая разница? Главное – дружба всех! Кроме коренных русских, якутов и эвенков в нашем городке жили потомки сосланных в разные годы татар, цыган, немцев, евреев, литовцев и финнов-ингерманландцев. Теперь большая часть их разъехалась по «историческим родинам».
В проходе между сараями стоял и смотрел на меня ничем не примечательный мальчик примерно моего возраста. Тропа была узкая, а незнакомый мальчик нарочно уселся на корточки поперек и уставился на божью коровку, ползущую по цветку клевера. Я обошла юного натуралиста, прижимаясь к стене сарая. Мальчик смотрел на жучка так сосредоточенно, будто впрямь заинтересовался – им, а не мной.
– Знаешь, где много-много божьих коровок? – не выдержала я.
Он поднял голову:
– Где?
На такие вопросы есть готовые ответы-дразнилки. «Кто? – Дед Пихто!», «Че? – Через плечо!».
– Где, где – у тебя на бороде!
Тут бы броситься наутек – мальчишка чужой, прибьет, чего доброго. Но он рассмеялся, и я остановилась. Детское общение свободно от многозначительных пауз.
– Мальчик, пошли играть!
– Не, я на реку.
Над нами наверняка довлели одинаковые запреты.
– Разве тебя одного пускают?
– Я не спрашиваюсь, – пожал он плечом. – Папа в командировке, послезавтра только вернется.
– А мама?
– Мама далеко.
– Где? – я допустила оплошность.
– В Караганде, – усмехнулся он (еще один вариант ответа). – Мы в Иркутске
– Один?!
– Мама на самолет посадила, и я прилетел.
Оказалось, этот на редкость самостоятельный мальчик по имени Олег перешел уже в третий класс (я-то во второй). Мы поболтали о божьих коровках. Их жизнь действительно была ему интересна.
– Когда вырасту, стану энтомологом.
– Будешь изучать жучков?
– Всяких насекомых.
Мы миновали задворки общежития. Впервые иду купаться без взрослых. Вину побега затмевает новизна ощущения. «Прости, бабдуся, я скоро вернуся!» – думаю бесшабашно.
И вот в просветах улиц, как слюдяные пластинки, вспыхивает река. Наша Лена. Самая красивая река в мире, красивее нет, честное слово. Вода в ней студеная даже в зной, течение сильное… Хорошо ли плавает Олег? Я умею только «по-собачьи» и немного волнуюсь.
На пляже с десяток разновозрастных детей и толстый Боба. Я знаю Бобу, он из общежития, всегда ходит с братом Никиткой и Фаридом с набережной улицы. Успокаиваюсь: слышала, что Фарид отличный пловец.
Мальчишки немного старше меня, а сколько лет Бобе – непонятно. Он пузатый и мягкий, будто родители не очень умело слепили его из розового пластилина. На лбу залысины, щель тонкогубого рта всегда приоткрыта. Боба большой, но не взрослый.
Ребята нашли где-то сходни с железными поручнями – наверное, половодьем прибило, и катаются, как на плоту, приспособив Бобу в роли буксира. «Плот» не настолько надежный, чтобы отправиться в странствие, но вес двух огольцов держит крепко. Боба радостно машет рукой, и я рада – узнал.
Сбрасываем одежду и сандалии у валуна. Камень такой горячий, что на нем можно запросто жарить яичницу. Отсутствие купальника меня не смущает, в этом я пока равна мальчишкам – на мне шитые мамой сатиновые трусики. Быстренько снимаю с груди крестик, прячу в карман – ни к чему вопросы.
У-у, какая вода холодная! Но скоро мое взбодренное тело привыкает и блаженствует в прозрачных руках Лены. Река фантастически пахнет дождем, играет нами, не торопясь отпустить, и несется вдаль сверкающей параллелью. Движение волн никогда не кончается – невозможно поверить, но это правда.
Сидя на сходнях, как огромный китайский болванчик, Боба заливается счастливым смехом. Впряженные в веревку мальчишки бурлачат на совесть, он их дольше возил. Потом на сходни забираются четыре человека, я пятая, и мы не тонем! Настоящий плот!
Вдоль берега пролетает моторная лодка, оставляя за собой кипучий пенистый след. Качаемся на искусственных валах. Мгновение волна дыбом стоит надо мной, как бы в раздумье, и возносит на гребень – взлет с остановкой дыхания перед тем, как рухнуть в пропасть: вверх-вниз, вверх-вниз! В сердце – восторг, в животе – щекотка, от воды щемит нос. Выползаю на берег.
Солнце ослепляет глаза, сквозь алую плоть ладоней просвечивают тонкие кисти – косточки на шарнирах суставов. Зубы человека-конструктора отбивают автоматическую дробь. Нагретый песок шершав, но быстро впитывает влажность кожи, зябкость… Тепло, хорошо! Хорошо быть человеком.