Моя прекрасная убийца [Сборник]

Уэллс Тобиас

— Мне не составит труда приготовить, мистер Симс, — сказала она.

Фентон вдруг вспомнил, где находится. Восемь! А дома всегда без пятнадцати восемь накрывают ужин! Эдна ждет, наверное, волнуется, думает, не случилось ли с ним чего. Он положил палитру и кисть. Взглянул на себя — везде краска. На пиджаке, на руках.

— Боже мой, что же мне делать? — сказал он в полной растерянности.

Женщина поняла его. Она намочила тряпочку в скипидаре и осторожно удалила с пиджака пятнышко краски. Он пошел вслед за ней на кухню и принялся оттирать руки над умывальником.

— Впредь всегда говорите мне, когда будет семь, — распорядился он.

— Да, — ответила она с готовностью. — Я позабочусь об

этом. Вы придете завтра?

— Разумеется, — сказал он нетерпеливо. — Разумеется. Оставьте тут все, как есть.

— Хорошо, мистер Симс.

Он взбежал на лестницу, выскочил из дома и быстро зашагал по дороге, придумывая на ходу, что скажет Эдне. А! Скажет, что невзначай зашел в клуб и там его уговорили сыграть партию в бридж. Он согласился, а потом уже невозможно было уйти, не подведя партнеров, да он и сам позабыл поглядывать на часы. Этого будет достаточно. То же можно сказать и завтра. Эдна постепенно привыкнет, что он заглядывает в клуб по дороге со службы. Лучшего, пожалуй, и не придумать, как скрыть великолепную тайну своей двойной жизни.

Просто удивительно, как стали пролетать дни — те самые дни, которые раньше казались такими бесконечными и тоскливыми. Его новая жизнь потребовала изменения привычного распорядка. Он стал лгать не только дома, но и на службе. Изобрел какие-то важные дела, поездки в дочернюю фирму, необходимость заключать новые договоры— и все для того, чтобы иметь возможность исчезать почти сразу после обеда. Теперь, сказал он себе, можно и сократить рабочий день наполовину. Всякий на его месте поступил бы так. Поразительно, но пока в фирме принимали все его объяснения за чистую монету. И Эдна тоже верила, когда он говорил, что был в клубе. Он, правда, для разнообразия говорил иногда, что выдалась сверхурочная работа в другом бюро их же фирмы. Потом заявил, что у них ввели новый распорядок — такой сложный, что даже трудно и объяснить. Эдна, кажется, удовлетворилась его объяснениями. Ее жизнь текла размеренно, как и прежде. Изменился только мир Фентона. Он день за днем в половине четвертого входил в дом № 7 по Болтинг-стрит. Бросал взгляд на окно кухни в подвальном этаже и видел, как за оранжевыми шторами мелькало лицо мадам Кауфман. Она сразу выбегала к двери черного хода, чтобы впустить его. Парадное они решили больше не открывать. Пользоваться черным ходом было надежнее. Там его никто не заметит.

— Добрый день, мистер Симс!

— Добрый день, мадам Кауфман.

Не имело смысла называть ее Анной. В конце концов, она еще навоображает себе чего-нибудь… А обращение «мадам» обеспечит необходимую дистанцию между ними.

Она была очень заботливой. Убирала «ателье» (его комнату она теперь называла только так), приводила в порядок кисти, заботилась, чтобы всегда был запас чистых тряпок. Когда он входил, его уже ждала неизменная чашка чая. Не подкрашенной, теплой водички, которой его потчевали на службе, а настоящего крепкого и горячего чая. А мальчик… Да и мальчик постепенно стал выглядеть более прилично. Стоило Фентону нарисовать первый его портрет, как он тут же переменился к нему и перестал дичиться. Казалось, он родился заново. Фентон считал его одним из своих творений.

Настало лето. Фентон уже нарисовал множество портретов мальчика. Фентон написал также не один портрет его матери, что доставило ему даже большее удовлетворение. Изображая женщину на холсте, он всякий раз обретал чувство власти над ней. Конечно, на холсте были не ее глаза, не ее черты лица, даже не тот цвет — видит Бог, какая она была бесцветная! — но что-то все-таки было. Было какое-то необъяснимое и неуловимое сходство. Скорее, ощущение власти давал тот факт, что он может взять обычный холст и на этом чистом холсте изобразить живого человека. Женщину. И совсем неважно, была ли эта женщина похожа на некую

эмигрантку из Австрии по имени Анна Кауфман. Сходство тут не имело ровно никакого значения Конечно, она ожидала, простая душа, что выйдет похожей, когда села в первый раз ему позировать. Ему не удалось избежать объяснений.

— Вы что, и в самом деле видите меня такой? — спросила она разочарованно.

— А по-вашему, не похоже?

— Почему же… Только вот… Вы нарисовали мне рот, как у рыбы, которая хочет что-то проглотить, мистер Симс.

— Рот как у рыбы? Что за ерунда!

Ну конечно, подумал он, ей требуется ротик, похожий на лук амурчика.

— Самое скверное в вас то, что вы вечно недовольны! Вечно! И этим вы похожи на всех остальных женщин.

Он принялся сердито смешивать краски. Она была не вправе критиковать его работу.

— Вы несправедливы ко мне, мистер Симс, — сказала она, помолчав. — Я довольна. Я довольна и тем, что получаю от вас пять фунтов в неделю. Даже очень довольна.

— Я имел в виду вовсе не деньги, — сказал он.

— А что же?

Он снова повернулся к холсту и чуть тронул розовым лицо на портрете.

— О чем же я говорил до этого? Совсем вылетело из головы. О женщинах, не так ли? В самом деле, не помню. Прошу вас, не отвлекайте меня.

— Простите меня, мистер Симс.

Вот так-то лучше, подумал он. Знай свое место. Чего он на дух не выносил, так это женщин, желавших доказать, что они все знают отлично. Женщин упрямых и своенравных. Женщин, которые вечно брюзжат и кичатся своими правами. Создатель предназначил их не для этого. Они должны быть уступчивыми, нежными и послушными. Скверно только, что эти женские добродетели так редки в жизни. Они — скорее фантазия, мимолетное воспоминание. Как лицо за окном. Или лицо на картине. Как у него на холсте. Но стоит только нарисовать — и уже всякий волен толковать, как ему угодно. И придут, и скажут, что рот у этой женщины — как у рыбы.

— Когда я был помоложе, — сказал он, — у меня были очень большие планы.

— Вы собирались стать великим художником?

— Нет, нет. Не только это, — ответил он. — Я хотел стать великим вообще, не важно в чем. В чем-нибудь. Стать известным. Сотворить что-то необыкновенное.

— Еще придет ваше время, мистер Симс, — сказала она.

— Может быть, может быть…

Нет, кожа не должна быть такой розовой. Скорее, она оливковая. Да. Теплый золотистый тон. Отец Эдны был совершенно невыносим. Эти его бесконечные придирки, вечная критика. Что ни сделай, все ему неладно. Со времени помолвки с Эдной Фентон так ни разу ему и не угодил. Старик высматривал все новые и новые его ошибки.

— Ехать за границу? — спрашивал он. — Да ведь там приличному человеку жить невозможно. Я уж не говорю о том, что заграница — не для Эдны. Чтобы она уехала от друзей, от всего, к чему привыкла? Нет, такого я в жизни не видывал!

Слава Богу, он теперь в могиле вместе со своей правотой. Он всегда был причиной раздоров между ними, этот Маркус Симс. Да. А тот Маркус Симс, который существует сегодня, — совсем другой парень. Художник. Сюрреалист. Очень современный. Старик в гробу бы перевернулся, если б узнал.

— Без четверти семь, — негромко напомнила женщина.

— Черт… — Он вздохнул и отступил от мольберта. — Как не хочется отрываться — особенно сейчас, когда вечерами так долго не темнеет. Можно было бы работать еще добрых два часа.

— Так почему же не работаете?

— А! Дома у меня порядки строже, чем в тюрьме. С моей бедной старой матушкой случится удар, если я не приду вовремя.

На прошлой неделе он придумал себе старую матушку, которая больна и не встает с постели. Он дал ей слово каждый вечер без четверти восемь быть дома. Если станет опаздывать, врачи отказываются за что-то ручаться. А он примерный сын…