Моя семья. Память…
Шрифт:
…
Леночка рассказывает… У Фрица были частые сборища. Как-то раздобыли патефон и пластинку «Три танкиста» и «Катюшу». («Три танкиста»популярная советская песня, позже ставшая одним из символов Великой отечественной войны, написана в 1938-ом году, музыка М.Блантера, стихи М.Исаковского)
Они слушали её весь вечер, долго смеялись. Потом разбили и угомонились.
В той комнате, которую они занимали, осталось наше пианино, все немцы умели играть, часто это делали.
…
Лидочка вспоминает… Помню ещё один случай, про который можно было бы сказать – слава Богу, пронесло! Леночке разрешали заниматься на фортепиано – наш инструмент стоял в той комнате, которую занимал немец. И однажды она обнаружила
Потом эти войсковые части ушли дальше, а вместо них пришли другие и у нас поселился штабной майор Вилли. Вот он был хороший, человечный. Дома у него осталась семья, дети и он очень по-доброму относился к нам. Жили мы впроголодь, денег не хватало, много чего продавали из дома, обменивали на еду. Вилли как-то решил помочь нам – однажды принёс целого барашка.
После него, уже не в доме, а во дворе некоторое время размещалась немецкая кухня. Но через полгода, когда они отступали, то были злые. Перед отступлением немец зашёл в дом, сложил свои вещи, уходя, оглянулся в комнате. «Плохо, дальше будет очень плохо», – сказал он и спешно вышел. Что он имел в виду, о ком говорил – осталось загадкой. Скорее всего, он говорил о себе, о своих, но дальше было действительно плохо, и не только им, отступающей немецкой армии…
Помимо этого Вилли и доктора Вальтера никаких добрых чувств они не вызывали. Было голодно, постоянно бомбили, на базаре стояли виселицы. Я, правда, их не видела, но мы знали про них, и про бесконечные облавы. И, когда мама с тётей Ниной ходили за продуктами и задерживались, в доме повисала тяжёлая напряжённая тишина. Мужчинам выходить на улицу было очень опасно.
…
Леночка рассказывает… Эвакуируясь вместе с Институтом, дядя оставил нам – у них в Институте учхоз был, учебное хозяйство – оттуда привезли нам мешок зёрен кукурузы. Старая кукуруза, которой птиц кормили. Поменьше мешочек – пшеница. Ещё была головка голландского сыра, которая скоро зачервивела, но дядя Гаспар методично выковыривал оттуда червячков – он не дал этому сыру пропасть. И мешок ячневой крупы. Такой гадости, как ячневая каша, я никогда в жизни не ела! Это что-то ужасное! Может быть сейчас, даже, кому-то нравится. Но мы ели её всё время, масла не было, чем-то заправляли, в общем…
«Там изо дня в день мы съедали две-три ложки ячной каши, сдобренной зелёным, похожим на вазелин веществом. Торелли уверял, что это было оружейное масло…»
Когда немцы пришли, сразу кустари появились. Кто босоножки стал шить, кто ещё что-то. А папа стал работать в вершафткоманде. (От немецкого verschaffen – добыть, обеспечить, устроить. Вершафткоманда, видимо, занималась организацией торговых связей между местными производителями частной продукции и потребителем)
5
Паустовский Константин Георгиевич (1892-1968) – писатель, сценарист, педагог, журналист, военный корреспондент, несколько раз был номинирован на Нобелевскую премию
Я не знаю, что они там делали, честно говоря, но его работа заключалась в том, что он оценивал, или что-то в этом роде, работу этих кустарей. Я почему про босоножки запомнила – папа маме принёс первые босоножки тогда, такого тёмно-вишнёвого цвета, матерчатые. Мама в них пошла на рынок, а там все вокруг: «Смотри-смотри, в такой обуви Иисус Христос ходил»…
Потом, когда немцы уйдут, опять будет страх, что папа при них работал. На всех углах появятся Особые отделы и папа получит повестку-вызов. И мы вновь с ним будем почти прощаться, ожидая худшего… Но обойдётся, отпустят…
(продолжение
Случай. Рассказ
«Немцы взяли город в середине сорок второго. До этого их авиация нещадно бомбила нас. После этого, поскольку в городе стояли фашисты, его стали бомбить советские самолёты. Через несколько месяцев, когда немцев вытеснили, опять вернулись наши войска и они перестали бомбить город, но возобновились немецкие авианалёты. Странная штука эта война – бомбы сыпались на наши головы и в том и в другом случае…»
Слабая надежда на то, что при немцах будет лучше, ну хоть что-то лучше, чем до них при большевиках, очень быстро сошла на нет. Братья поняли, что эта надежда, если и была, то зиждилась только на желании, большом желании, чтобы было лучше. Природным оптимизмом семья не отличалась, разве что Бодя – он ведь адвокат, хороший адвокат, а адвокат должен уметь оправдывать даже самую-самую мразь. Они тешили себя рассуждениями о «великой европейской культуре», всей семьёй наперебой цитировали Шиллера и Гейне, хотя те к той поре уже были запрещены в фашистской Германии. Но ведь они, хоть и запрещённые, всё же были немцы! И эти, которые вошли в дом – в прямом и переносном смысле этого понятия: «вошли в дом» – они тоже были немцы. Один из них даже открыл пианино и, полуприсев, пробежал пальцами по клавишам. Братья переглянулись, подбодрили друг друга взглядами – вот, мол, смотри! Они-то хорошо помнили, как прежние непрошеные визитёры – красноармейцы – они этот же самый инструмент экспроприировали. Красноармейцы знали слово «экспроприация», но толком не знали, как называть само пианино, склоняя его от «балалайка», до никому неизвестной «бандулайки». А эти – поди ж ты! Вот, походя – закинул автомат за спину, чтобы не мешал, присел, чуть согнув ноги в коленях, и наиграл что-то запросто. И второй, оттеснив его, прошёлся двумя тремя арпеджиями. И потом офицер… Тот не спеша стянул с рук перчатки, отложил фуражку, пододвинул табурет, основательно сел к инструменту. Погладил клавиатуру, как бы смахивая пыль, уважительно провёл ладонью по надписи «Becker», прочтя её с пиететом и заиграл Шумана… На звуки в комнату заглянули Виргуня с Ниной, но братья незаметно их выпроводили.
Все очень хорошо помнили, как те, «предыдущие» – это было лет двадцать с лишним назад – ворвались в комнату гурьбой, как с нескрываемым любопытством рассматривали они предметы «буржуазного быта», как не особенно церемонясь подошли они к «пианине» и, даже не открывая клапа, безапелляционно заявили: «Эту будем экспроприировать». И как ни пытались им возразить, что это не роскошь, а музыкальный инструмент, что в доме есть музыканты и фортепиано здесь совершенно необходимо, но они не слушали никого. «Выноси», – скомандовал их старший. И они вынесли, неосторожно, неумело, обивая углы и грохоча по ступеням. А эти, теперешние – бережно открыли, аккуратно сели, почтительно прочитали и заиграли.
«Взято … 18 декабря 1918 года: рояль «Беккер» №97012, табурет к нему мягкий, бюро две штуки, гардеробов четыре (два красного дерева), шифоньер один и так далее … А рояль куды пошёл? Пошёл в собес, во 2-й дом… «Что-то не видел я там такого рояля, – подумал Остап»
Братья вспоминали то старое, пока немец играл, играл хорошо и долго.
6
Ильф Илья Арнольдович (Иехиел-Лейб Арьевич Файнзильберг, – писатель, драматург, сценарист, журналист, фотограф; Петров (Катаев) Евгений Петрович (1902-1942) – писатель, драматург, сценарист, военный корреспондент. Ильф и Петров соавторы большого количества литературных произведений. Их книги всегда были чуть ли не самыми цитируемыми в семье, на все случаи жизни