«Моя сербская любовь». Рассказы о любви и о войне
Шрифт:
И она действительно пришла в его жизнь.
Пришла не потому, что так должно было быть по естеству, а потому именно, что он поверил в ее искренность. Он ждал именно ее – голуб'uцу белую, трепетную и любящую. З'oрю тихую – ласковую, нежную, покорную. Спокойную и никогда не повышающую голоса понапрасну. Жизнерадостную и веселую, уважающую людей и готовую приветить в их доме всех его друзей. Без крикливых нот в голосе, без пошлых жестов и грубых слов, без табачного дыма и пивного перегара. С прыгающими искорками в карих глазах и желанием нравиться только ему одному.
С васильками на окне, с незабудками
– Да что с тобой, др'yже? – рекл'u ему разгуляй-товарищи. – Уж не приворожили ли тебя?
– И пусть, – отвечал он с явным удовольствием.
Эх, др'yги! Трудно вам поверить, что есть любовь на белом свете? Но он знал, давно знал, что будет именно с ней – своей з'oрей.
– А ты – моя. И это от Бога.
Эти слова он сказал ей много лет назад, не подозревая, что окажется прав. А она не поверила… и только улыбнулась в ответ. «Сколько женщин слышали твои речи?», – подумала она, и ушла в сумерки. А рано утром, ровно через восемь лет, по хрустящему январскому снегу он приехал к ней, именно к ней, из заморского царства, тридевятого государства и, нахлобучив шапку, робко позвал под венец – в ту самую церковь, в которой она много лет назад нашла серебряное безымянное колечко.
Колечко
Это было незадолго до нашего знакомства, но задолго до серьезных отношений.
Конец 90-х.
Заканчивался Великий пост. В храме отслужили Великую Субботу. В сочельник, накануне Пасхи, все мы пребывали в ожидании той Радости, которая, по словам отцов церкви, упраздняет всякую печаль и скорбь.
Плащаница, украшенная букетами из прекрасных белых лилий и роз, стояла под куполом кафедрального собора. Благоухание царского цветка окутывало всех, кто давал распятому Христу свое последнее целование.
В субботу, в половине двенадцатого ночи в храме началось чтение Великого повечерия. Службу возглавлял правящий архиерей. Церковный чтец, стоявший перед плащаницей посреди множества народа, торопился вычитать все молитвы. В двенадцать по полуночи должен был начаться Пасхальный крестный ход.
Все действия по подготовке к крестному ходу происходили спешно, но слаженно. Плащаницу перенесли в алтарь. Пока священство и клир во главе с архиереем готовили хоругви, служащие храма быстро разбирали стол, на котором только что покоилась плащаница, и убирали вазы с цветами, принесенными ко гробу Спасителя.
Вот уже прибраны почти все вазы с розами, осталась одна с белоснежными лилиями, центральная. «Скорее, скорее…» – торопят все вокруг. Я подхватываю и эту. Но что это блеснуло под хрустальной вазой?
Серебряное колечко «Спаси и сохрани».
Откуда? Как оно попало сюда? Я стою посреди храма в полном недоумении.
– Чье это кольцо? – спрашиваю на все стороны. – Чье кольцо?
Ответа нет. И я тоже не знала тогда, что сказать…
Но к Рождеству ответ прилетел сам. Прямо из Белграда. Приземлился в аэропорту любимого города…
Колечко то оказалось мне впору, я надела его на невестин палец и долго думала-гадала, что бы это могло значить в моей небогатой встречами и впечатлениями жизни.
Спас
В растрепанных чувствах приехала я в Питер – помолиться, поплакать, постенать о своей тревожной женской доле. Любит – не любит? Плюнет? Поцелует? К себе прижмет? Замуж позовет?
Да позвал уже замуж, позвал. Только зачем мне это? Есть ли воля на то Божия? От Него ли этот человек или от лукавого? Обидеть хочет? А может, посмеяться? Что делать? Как найти ответ? Говорит, что я его судьба. Не успел в дом прийти и пельменей маминых поесть, а всем уже рассказал, что будет именно в этом доме жить. И сыну моему купит новые ботиночки.
Как говорят сербы, чего сердце ищет, то и глаз. Упал его глаз на меня, а мой – на него. Семнадцать лет тому назад это было, тогда еще даже раны его от пуль американских не зажили.
«Никогда я не буду твоей», – в лицо смеялась, откровенно говорила, и была уверена, что не хочу проблем с лихим ухажером. Просто никого не хочу. Да и мои семейные язвы еще не зажили. Насыпано в них было соли сто пудов. И вообще, непонятно, что у этих странцев-иностранцев на уме.
– Никто тебя не будет любить сильнее, чем я. Запомни.
Еще и запугивает. Хи-хи!
Мы сидим у придорожного кафе. Верить? Не верить? Вроде бы хочется верить. Но любить мне никого нельзя. А почему, сама не знаю. Может, и можно? Ну ладно, я – невеста. Меня замуж зовут. Копаюсь, роюсь в своих чувствах и вдруг совершенно отчетливо осознаю, что если бы я когда-то и собралась замуж, то только за него, за этого чумного серба. Чем-то он зацепил меня. Чем? Пока еще не знаю. Много его – шумный, неуемный, цепляет взглядом как крючком, все замечает, все слышит, на все имеет оценку, умеет молчать, говорит горячо и думает быстро. Не мужик – кипяток. Даже мысли о нем обжигают. Фигаро сербского происхождения. Кажется, крепким мужиком попахивает.
Неужели ошибаюсь? Вот в таких страстях неуемных и приехала я в стольный Питер. Искать ответов, искать чуда Божия и дерзновения – как бы мне у Самого Господа испросить знак: что делать? Подать руку сербу этому непонятному или погодить?
Медленно бреду по Литейному. Подошла к Преображенскому собору. Душа мятется, ищет ответы. Помолиться бы мне покрепче, вымолить знак какой. Себе не верю, ему не верю. Битая-перебитая по жизни – сама себе представляюсь. Зачем, думаю, мне снова хомутик примерять. Знаю, что замужество – крест не простой. И ответственность перед Богом!
В храме батюшка служит в алтаре и поет вместе с церковным хором. Кажется, соловьи и ангелы поют. Так красиво и слаженно служба выстроена. Душа наполняется необъяснимой благодарностью и замирает перед красотой богослужения. Стою перед алтарем, стараюсь молиться и все прошу дерзко: «Господи, если это мой человек, то соедини. А если не мой, то отведи. Только дай мне понять это. Именно Ты, Господи, дай мне знать, как поступить. Убежать и оттолкнуть? Или принять, как судьбу, как крест».
Служба идет. Батюшка вместе с хором возносит Богу песнопения. А я все повторяю и повторяю одни и те же слова, одну и ту же просьбу, одну и ту же молитву…