Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой
Шрифт:
– Быть актерами очень выгодно, – рассуждает сестра, прихлебывая чай, в который добавлена весьма щедрая порция коньяку. – Посуди сама, даже когда утверждали, что ни Пушкин, ни Репин, ни Чайковский не создавали своих произведений…
Я не успеваю удивиться или хотя бы подумать, что порция коньяку была чересчур щедрой, как она объясняет. Нога ее в полном порядке, она ходит, как обычно. Даже не хромает.
– Считалось, что все великое создавал народ в своей массе, а гениальные творцы это только записывали. Удивляюсь, как в то время не объявили контрреволюционной «Войну и мир», ведь там целые страницы на французском. Явный космополитизм, и, вообще, разве может наш народ создавать
Придуманный мною сюжет сестра забраковала, причем в довольно обидной форме. «От такой банальщины даже Любка отказалась бы», – сказала она. Почему «банальщина», по-моему, весьма интересно, с налетом сентиментальности. И почему вдруг «даже Любка». Я сама виновата, надо было не выкладывать все сразу, а дождаться подходящего момента, когда сестра в очередной раз станет сокрушаться по поводу отсутствия ролей и пьес. Дипломат из меня никудышный, а ведь было, было у кого учиться.
О гастролях сестра вспоминает с содроганием.
– Носильщиков нет, горячей воды нет, зато клопы есть. Народ на удивление невежественный. Администратор гостиницы раскидывает руки в стороны, как будто хочет меня обнять, и кричит на весь вестибюль: «Мамочки! Смотрите – Целиковская!» Мне, конечно, приятно, что меня принимают за Людочку, потому что она на четверть века меня моложе, она родилась, когда я уже обеими ногами на сцене стояла. Поэтому я быстро проглатываю то, что вертится у меня на языке, и вежливо отвечаю: «Милочка, вы ошиблись – я Изольда Извицкая». Это надо быть слепой курицей, чтобы спутать меня с Изольдой, которая мне в младшие дочери или в старшие внучки годится. А она руками всплескивает и орет еще громче: «Мамочки! Я обозналась – это Извицкая!» Такой скажи, что я – Надежда Крупская, она поверит.
– Кто такие Извицкая и Крупская? – наивно спрашиваю я.
Сестра смотрит на меня вытаращив глаза, как будто я только что сделала нечто крайне непристойное, а затем начинает смеяться. Потом объясняет. Мне тоже становится смешно. Я почему-то думала, что жену Ленина звали Мария Ульянова.
– Когда раздавали ум, он стоял в очереди за красотой, и в итоге ему не досталось ни того, ни другого! – сказала сестра об одном своем партнере в кино.
От нечего делать мы заспорили о том, насколько важна красота для актера (и для актрисы тоже).
– Вот ты постоянно говоришь о том, что на сцене все должно быть, как в жизни, – сказала я. – А в жизни не так уж много писаных красавцев. Значит, красота не так уж и важна или даже совсем не важна.
Я старалась быть рассудительной, хотя самой мне приятнее смотреть на красивых актеров, нежели на некрасивых. Сестра соглашалась, что талант важнее красоты, но настаивала на том, что красота важна. В конце концов, я поняла, что мы напрасно затеяли этот разговор. Оказывается, в глубине души моя сестра, народная актриса, до сих пор переживает по поводу своей внешности. Хорошо, что до меня дошло вовремя, и я ловко перевела разговор на сравнение внешности знакомых актрис. Мой коварный вопрос «А кто по-твоему красивее – Орлова или Марецкая», заставил сестру забыть о том, с чего мы начали.
– Кто из них красивее, надо спрашивать не у меня! – фыркнула она. – Но вопрос хороший. Непременно задам его при удобном случае, так, чтобы обе они слышали и под рукой были яблоки!
– Зачем тебе яблоки? – удивилась я.
– Ну
Верю – при первом же удобном случае сестра именно так и поступит. Да еще и расскажет всем, что это я ее подучила! Майн арм копф! [128]
128
Бедная моя голова (идиш).
Московские театры уезжают летом на гастроли в провинцию, а провинциальные театры приезжают в Москву. Мне было очень интересно сравнить, и я уговорила сестру сходить на спектакль театра из Самары (то, что Петербург называется Ленинградом, а Тверь – Калинином, я помню, а вот с другими городами у меня беда, слишком много их переименовано). Выбирали из нескольких, остановились на «Марии Стюарт». Мне спектакль понравился, а сестре нет. Она ночью почти не спала – проклятая бессонница, и оттого была в сквернейшем расположении духа.
– Глядя на такую игру, я исхожу менструальной кровью пополам с желчью! – ворчала она после спектакля. – Это же Шиллер, а не Пердюков-Наливайко! Пьесу нам показали, а драму – нет!
Я сама виновата. Надо было идти с Ниночкой.
Незадолго до отъезда сестра надумала устроить генеральную уборку. На мой взгляд, было бы правильнее поручить Нюре сделать это после нашего отъезда. Сестра считает иначе. Ей захотелось разобрать «свои архивы» и навести порядок на книжных полках. Что такое «разобрать» и «навести порядок»? Вытащить все, начать разбирать, скоро бросить и засунуть все обратно. Такой «порядок» хоть наводи, хоть не наводи, толку все равно нет. Нюра разбила две тарелки. «Скажи спасибо, что ты не у Марии Владимировны работаешь!» – сказала сестра. «Мне и вас хватает», – не очень-то вежливо ответила Нюра. М.В. коллекционирует тарелки и очень трепетно относится к своей коллекции. М.В. вообще очень трепетно ко всему относится. Сестра отзывается о ней уважительно, говорит, что М.В. «умеет держать бразды».
Каким правилом руководствуются люди искусства? Тем же, что и все остальные. Бэсер а мис вайб фар зих, эйдер а шэйн вайб фар энем [129] . Я уже знаю все – что кого с кем связывает, что разделяет, знаю камни преткновения и подводные течения, знаю, что можно сказать при этом человеке, а что нельзя. Я стала частичкой местного beau monde. Ниночка проболталась, что за глаза меня называют «французская сестра Раневской» или «Раневская-француженка». Все почему-то уверены, что Раневская – наша семейная фамилия.
129
Своя некрасивая жена лучше чужой красавицы (идиш).
Иногда такое настроение с утра, что хочется улыбаться всему миру и говорить всем что-то хорошее. Похвалила блузку лифтерши. Та без какого-либо стеснения (даже с гордостью) призналась: «Кто-то на помойку выбросил, а я углядела и забрала. Здесь же не помойка, а настоящий магазин, столько хороших вещей выбрасывают». Ценю в людях искренность, но все, в моем понимании, должно иметь пределы.
Телеграмма с Урала: «срочно сообщите здоровье тчк волнуемся». Телеграфный стиль меня умиляет. Предложения, лишаясь предлогов, приобретают какую-то стремительность. Так и вижу, как эти слова несутся по проводам с огромной скоростью. Сестра ответила одним словом «жива».