Моя столь длинная дорога

Труайя Анри

Другая черта его личности – страсть к знаменитой певице Полине Виардо. В течение сорока лет он не расставался с ней: он следовал за ней из страны в страну, жил возле нее, рядом с ее детьми и мужем, чувствуя себя как дома в кругу этой приемной семьи. Он, несомненно, был любовником Полины, но эта связь была очень короткой, и, когда их любовные отношения сменились нежной дружбой, он остался с ней, приютившись, по его собственному выражению, «на краюшке чужого гнезда».

Двойственность была и в его политических взглядах. Своими знаменитыми «Записками охотника» он способствовал отмене крепостного права в России, был другом таких революционеров, как Герцен и Бакунин, подвергался преследованиям со стороны царской полиции, но при этом осуждал любое насилие и видел спасение России в постепенном переходе от самодержавия к конституционной монархии.

Этот полуреволюционер-полуконсерватор, полурусский-полуевропеец, полулюбовник-полудруг был прежде всего замечательной личностью, терпимым, мягким, благородным

человеком, но человеком, оторванным от родины. Он был писателем-реалистом с душой запоздалого романтика.

Наконец я опубликовал биографию Горького. Его первые книги появились при царском режиме, а официальной славы он достиг при советском строе. Он – живая связь между двумя этими эпохами в истории России.

В молодости бунтарь, анархист, опьянявшийся идеей свободы, враг всяческих почестей, противник всех форм правления, к концу жизни он превратился в рупор власти, в сотни раз увенчанного героя пролетарской литературы, неоспоримого главу пропаганды культуры своей родины. Меня очень прельщало проследить, как человек такой закалки и таланта через смену искреннего энтузиазма, неискреннего признания ошибок, компромиссов, резких поворотов от мятежа и отрицания любого принуждения пришел к повиновению власти и стал слепо служить ее интересам.

– Почему вы пишете биографии только русских писателей?

– Во-первых, потому, что я очень люблю русскую литературу – одну из самых богатых в мире в жанре романа. Во-вторых, потому, что знание русского языка позволяет мне использовать большое число документов, неизвестных французским исследователям. Но я никоим образом не исключаю для себя возможности написать в будущем биографию какого-нибудь значительного французского писателя. [31]

31

За последние десятилетия А. Труайя написал несколько «французских» биографий: Flaubert (1988), Mapassant (1989), Zola (1992), Verlaine (1993), Baudelaire (1994), Balzac (1995), Juliette Drouet (1997).

Впрочем, меня интересуют биографии не только русских писателей. Так, меня притягивали личности некоторых русских царей. Я непочтительно вторгся в личную жизнь Екатерины Великой, мелкой немецкой принцессы, ставшей, благодаря железной воле и удивительной дерзости, русской императрицей, менявшей одного за другим любовников, никогда не поступаясь своей личностью, настоящего «титана» целостности, рассудочности, властности и одновременно веселости.

Я посещал двор Петра Великого и был околдован этим гигантом, этим варваром, рвущимся к культуре, с невероятной энергией и жестокостью встряхнувшим своих соотечественников. Он разрушал традиции, обрезал бороды и рубил головы, вырывал зубы и строил корабли, насаждал с равным упорством как европейские идеи, так и европейскую одежду, сам, орудуя циркулем и топором, овладел всеми профессиями, безостановочно воевал и возводил на болотах новый город – Петербург.

Я дрожал от страха в присутствии Ивана Грозного, представлявшегося мне шекспировским героем. Садист и мистик одновременно, он считал себя посланцем Бога на земле, которому заранее отпущены все грехи. Его маниакальная подозрительность заставляла его повсюду видеть шпионов и предателей, и он подвергал их лютой смерти. Простершись пред иконами, он между двумя молитвами отдавал свои самые чудовищные приказы. Жажда крови соединялась в нем со страстью к женщинам. Этот неутомимый блудник женился восемь раз, пренебрегая осуждением церкви. Однако посреди всех этих бесчинств он не терял из виду свою политическую миссию. Он упорно работал над реорганизацией своей страны и увеличением ее территории, с переменным успехом ведя непрерывные войны с поляками, шведами, татарами. Какой контраст с изменчивой личностью Александра I, в загадку характера которого я также пытался проникнуть.

Внук Екатерины Великой Александр I с самых юных лет проявил себя как человек непостоянный, скрытный, разрывавшийся между либеральными идеями и жестокой реальностью. Капитальными событиями его жизни была непримиримая борьба с Наполеоном – сначала в 1805 году, потом в 1812 году. После гибели Великой армии в России он счел себя посланцем самого Провидения, облеченным провиденциальной миссией, дабы искоренить дух Зла, сначала воплощенный в Наполеоне, а позже в революционерах всех видов. Будто бы просвещенный Господом, он учреждает международное братство против зачинщиков беспорядков в Европе – Священный Союз, а в своей стране устанавливает своего рода теократическую монархию, одновременно патриархальную и полицейскую, и действует столь успешно, что превращает во врагов режима всех тех в России, кто читает и мыслит. После его подозрительной смерти в Таганроге его изумленные подданные не знают – то ли им оплакивать царя – в юные годы лучезарного ангела, то ли радоваться смерти стареющего деспота.

По правде говоря, каждый из этих монархов представлялся мне героем грандиозного, бесконечного исторического романа. Я строго придерживался исторической правды, рассказывая их историю, а между тем у меня было впечатление, что меня уносит поток воображения.

Признаюсь: в моих папках собраны материалы для биографий еще двух царей: Александра II, освободителя крестьян и убитого террористами, и Николая II, [32]

слабость и ошибки которого привели к революции 1917 года.

32

Эти книги вышли в издательстве Фламмарион: «Alexandre II» – 1990 г., «Nicolas II» – 1991 г.

– Kaк вы работаете над биографией?

– Очень просто. Начинаю с чтения всех произведений писателя, образ которого собираюсь воссоздать в книге. Затем изучаю самые разные документы (дневники, переписку, мемуары о той эпохе, различные описания), которые имеют отношение к его жизни. Собранную информацию я дополняю, просматривая биографии, которые ему посвящены. В ходе этой работы я отбираю наиболее интересные факты, те, которые лучше всего освещают психологию персонажа. По мере накопления знаний о персонаже, он – я это чувствую – постепенно обретает признаки жизни. В тот момент, когда я услышу его голос, я понимаю: можно приступать к рассказу о нем. Я говорил, что начинаю с серьезного изучения документов. Но на первом этапе я не вникаю в самые мелкие подробности. Углубление в материал я оставляю для следующего этапа работы: для самого процесса писания книги от главы к главе. Такой метод позволяет мне на всем протяжении работы над биографией ждать какой-нибудь неожиданности или развлечения. Я сохраняю иллюзию, что не все мне известно заранее. По своей привычке я сам для себя подготавливаю «напряженное ожидание» того, что случится дальше. В сущности, я могу писать биографию, только идентифицируя себя с моим героем и переживая события его жизни через него, вместе с ним и одновременно с ним.

– Это метод романиста, прилежно изучающего историю. Что вам легче писать – роман или биографию?

– Содержание романа писатель извлекает из головы. В его власти в любой момент изменить характер персонажа, впутать его в какое-нибудь непредвиденное приключение, женить его, отослать за границу, убить, наконец. Но эта абсолютная свобода сопровождается у творца непрестанной тревогой. Он ведь строит без устали карточный домик – любое дуновение грозит разрушить его. От первой до последней страницы его подстерегает опасность утерять нить повествования. Работа над биографией куда безопасней! Автор словно катится по рельсам. И его поддерживают, подпирают горы материалов. Все периоды жизненного пути героя документально подтверждены. Ничто не зависит от воли автора, от его вдохновения. Кроме того, автор не чувствует себя одиноким. Когда я воссоздаю на страницах моей книги образы Достоевского, Толстого, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, они рядом со мной, их гений все вокруг освещает своим светом. При всем том, заканчивая биографию, я всегда вздыхаю с облегчением, ибо давно уже страдаю от необходимости шаг за шагом следовать за всеми поворотами сюжета, не мной придуманного. Воображение мое теряет терпение. Я жажду независимости. Мечтаю о романе, в котором ни характер героя, ни перипетии его жизни не будут предписаны мне исторической правдой. Так вот иду я своим путем, переходя от реального к вымышленному, чередуя свои радости: мудрые – когда занимаюсь научным исследованием, с опасными – когда предаюсь игре собственной фантазии.

– Обе эти радости тесно переплетаются, мне думается, в исторических романах, которые вы продолжаете писать. Tpи тома, объединенные общим названием «Наследники будущего» («Тетрадь», «Сто один пушечный выстрел», «Белый слон»), хронологически продолжают пенталогию «Свет праведных». Рассказав о восстании декабристов и его ближайших последствиях, вы приступили к проблеме отмены крепостного права и появлению терроризма в России.

– Да, это действительно главные темы моей трилогии «Наследники будущего». Самым трудным в работе над ней было воплощение этих тем в художественных образах. Ибо для меня важнее всего в романе, даже если он посвящен крупным историческим событиям, столкновение разных характеров. Поведение человека меня интересует больше, чем исторический факт, каким бы он ни был значительным. Разумеется, я сразу решил, что один из моих героев будет крепостным крестьянином. Я старался поставить себя на его место, приучал себя к послушанию и покорности, проникался его врожденной потребностью повиноваться чужой воле, но никак не мог найти сюжет. А с одним героем, даже и крепостным, романа не напишешь. Какого же господина ему дать? Вдруг меня озарило. Клим, так я назвал моего крепостного, вырос в деревне вместе со своим молодым господином – барчуком по имени Виссарион. Клим и барчук одного возраста, сначала Клим был товарищем в его детских играх, а потом стал козлом отпущения: барчук сваливал на него свои проказы. На противопоставлении их характеров я и построил фабулу. Детские воспоминания сближали Виссариона и Клима, но огромная разница в социальном положении не позволяла им стать друзьями. Клим счастлив привязанностью своего господина, он с благодарностью принимает от него любые унижения, он задохнулся бы без этого пропитанного несправедливостью воздуха. Виссарион помыкает своим слугой, но с удивлением обнаруживает, что в поворотные моменты жизни ищет его одобрения и поддержки. Таким образом, один испытывает чувство полноты жизни, если сохраняется его рабство, другой – если сохраняется его владычество. Удовольствие повиноваться и удовольствие повелевать встречаются. Или, может быть, Клим и Виссарион – две разные стороны одного и того же сознания?