Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай Ламы XIV
Шрифт:
Нашим делегатам не было позволено предлагать какие-либо изменения или предложения. Они были обижены, оскорблены, их запугивали личным насилием, а также дальнейшими военными действиями против тибетского народа, и им не дозволялось связываться со мной или с моим правительством для дальнейших инструкций.
Предложенный проект соглашения исходил из того, что Тибет являлся частью Китая. Это была просто неправда, и такой проект никак не мог быть принят нашей делегацией без консультации со мной и нашим правительством, - кроме как под давлением. Но Нгабо являлся пленником китайцев на протяжении долгого времени, в то время как остальные делегаты также были очевидными пленниками. В конце концов, не имея возможности получить мой совет, они поддались и подписали
Ни я, ни мое правительство не знали, что соглашение подписано. Впервые мы услышали о нём из выступления Нгабо по радио Пекина. Когда мы услышали об условиях соглашения, мы испытали ужасный шок. Мы пришли в смятение от смеси коммунистических клише, громких и совершенно ложных утверждений и заявлений, лишь частично истинных. Условия соглашения были гораздо хуже и унизительнее, чем всё, что мы могли предполагать.
В преамбуле говорилось, что на протяжении последнего столетия или более в Китай и Тибет проникли империалистические силы и проводили всякого рода обман и провокации и что при таких условиях тибетская нация и народ были погружены в глубины порабощения и страдания. Это была полная чепуха.
Признавалось, что китайское правительство дало приказ Народно-освободительной армии войти в Тибет. В качестве основания для этого приводилось, что влияние агрессивных империалистических сил в Тибете может быть с успехом устранено и что тибетский народ может быть освобожден и возвращен в большую семью народов Народной Республики Китай. Это был также и предмет первой из статей соглашения:
"Тибетский народ объединится и изгонит из Тибета империалистические агрессивные силы. Тибетский народ вернется в большую семью матери-родины - Китайскую Народную Республику".
Читая это, мы горестно рассуждали, что никаких иностранных сил с тех пор, как мы изгнали последнего из китайских солдат в 1912 году, в Тибете не было. В статье второй говорилось, что "местное правительство Тибета будет активно поддерживать Народно-освободительную армию при ее вхождении в Тибет и обеспечивать национальную оборону".
Это вообще было за пределами каких-либо полномочий, которые мы давали Нгабо. В восьмой статье говорилось, что тибетская армия будет включена в китайскую армию. Четырнадцатая статья лишала Тибет какихлибо полномочий во внешних сношениях.
Между этими положениями, которые ни один тибетец никогда не принял бы по собственной воле, были и другие, в которых китайцы делали много обещаний: не менять существующую политическую систему в Тибете, не менять статус, функции и полномочия Далай Ламы, уважать религиозные верования, обычаи и традиции тибетского народа и охранять монастыри, развивать сельское хозяйство и повышать уровень жизни народа, и не принуждать народ к принятию реформ.
Но эти обещания были малоутешительны перед лицом того факта, что мы должны были передать себя и свою страну Китаю и прекратить свое существование в качестве самостоятельной нации. Однако мы были беспомощны. Без друзей мы ничего не могли сделать кроме того, чтобы, несмотря на наше возмущение, сдаться, подчиниться китайскому диктату и проглотить свое неудовлетворение. Нам оставалось лишь надеяться, что китайцы будут исполнять свои обязательства в этой насильственной односторонней сделке.
Вскоре после того, как соглашение было подписано, наша делегация послала телеграмму, извещающую меня, что китайское правительство назначило генерала по имени Чжан Цзинь-у в качестве своего представителя в Лхасе. Он должен был прибыть через Индию, вместо того, чтобы предпринимать долгое наземное путешествие через Восточный Тибет. Ятунг, город где я находился, был очень близок к тибетской границе на главном пути из Индии в Лхасу, поэтому было ясно, что я должен буду встретить его, как только он вступит в нашу страну.
Я не
Некоторые из моих старших официальных лиц встретили его в Ятунге. Я находился в ближайшем монастыре. На крыше монастыря был очень красивый павильон, и было решено, что я встречу его там. Он же настаивал на встрече в Ятунге, где я и он должны встретиться на равной ноге. В результате нам пришлось преодолеть целый ряд трудностей протокола, обеспечивая стулья равной высоты для каждого вместо подушек, на которых, согласно обычаю, я сидел в Тибете.
Когда время пришло, я выглядывал из окна, чтобы увидеть, как он выглядит. Не знаю в точности, что я ожидал, но вот я увидел трех людей в серых костюмах и высоких фуражках, выглядевших чрезвычайно серо и незначительно среди живописных фигур моих чиновников в их красных и золотых одеждах. Если бы я знал, что серость - это то состояние, в которое Китай приведет нас всех в скором времени, и что незначительность, конечно, была иллюзией! Но, когда процессия достигла монастыря и поднялась к моему павильону, оказалось, что генерал настроен дружественно и неформально. Двое сопровождавших его лиц были помощником и переводчиком.
Он передал мне письмо от Мао Дзедуна, в котором тот более или менее повторял первую статью соглашения, поздравляя нас с возвращением к "Великой родине-матери". Эта фраза уже стала вызывать у меня отвращение.
Затем генерал передал мне все то же еще раз, через своего переводчика. Я угостил его чаем, и наблюдатель, который не знал, что происходит в наших сердцах, мог бы подумать, что вся встреча была очень сердечной.
Его прибытие в Лхасу не было таким успешным. Я послал инструкции Кашагу, что генерал должен быть принят соответствующим образом и что с ним следует обращаться как с гостем правительства. Поэтому двое из членов Кашага были посланы из Норбулинки ему навстречу, чтобы встретить его соответствующей церемонией. На следующий день премьер-министры и Кашаг дали обед в его честь. Но он не был этим удовлетворен, он жаловался, что не получил приема как представитель дружественной державы, из чего мы смогли увидеть, что он не был таким уж сердечным другом, каким выглядел.
Однако при этих обстоятельствах я был вынужден вернуться в Норбулинку и наблюдать дальнейшее развитие китайского военного правления.
Через два месяца после прибытия генерала Чжан Цзинь-у в Лхасу вошли три тысячи солдат и офицеров китайской армии. Вскоре после этого прибыло еще одно подразделение примерно такого же размера под руководством еще двух генералов - Тан Куан-сэнь и Чжан Го-хай. Население Лхасы наблюдало их приход с очевидным безразличием, которое, я полагаю, как правило, и демонстрируется обычными людьми перед лицом такого национального унижения. Поначалу между китайскими командирами и нашим правительством не было контактов за исключением того, что китайцы требовали продовольствия и снаряжения. Но эти требования вскоре стали приводить население города в беспокойство. Китайцы реквизировали нужные им дома и дополнительно купили или взяли здания в аренду. Затем невдалеке от Норбулинки, в красивейшем месте у реки, которое всегда было излюбленным местом летних пикников, они взяли себе громадную площадь для лагеря. Потом они потребовали в долг две тысячи тонн ячменя. Такое громадное количество отсутствовало в государственных закромах, и правительство вынуждено было сделать заем у монастырей и частных владельцев. Китайцы требовали также и другие виды пищи, и скромные ресурсы города начали иссякать, а цены начали подниматься.