Моя тайная война. Воспоминания советского разведчика

Филби Ким

Когда я зашел на следующее утро к Хелму, он спросил, укоризненно глядя на меня: «Почему вы не сказали мне, что знакомы с послом?» После этого разговор у нас явно не клеился. Судя по поведению Хелма, я решил, что у Питерсона тоже есть сомнения в связи с нашим делом. Довольно неохотно Хелм передал, что посол пригласил меня в воскресенье на прогулку на яхте «Макоук». В одиннадцать часов дня мне надлежит прийти на пристань Кабаташ, а до этого я не должен ничего предпринимать. Итак, конец недели был потерян.

Многие приезжающие в Стамбул знают яхту посла «Макоук», построенную первоначально для египтянина Аббаса Хильми. Это большое плоскодонное судно, приспособленное для плавания по спокойным водам Нила, но на зыби Мраморного моря его основательно покачивало. На борту яхты оказалось еще несколько гостей, и только после ленча, когда мы стали на якорь около Принкипо и другие гости любовались

игрой дельфинов, я смог поговорить наедине с Питерсоном. Так как он первым не затронул интересующего меня вопроса, я сделал это сам, заметив, что, как я слышал, он имеет возражения против плана, привезенного мною из Лондона. «Какого плана?» — спросил он. Этот вопрос показал мне Хелма в другом свете. Посол внимательно меня выслушал и задал только один вопрос: консультировались ли мы с Министерством иностранных дел. «Конечно, — ответил я, — министерство утвердило наш план, и я привез Хелму письмо, в котором ему предлагается оказывать мне всяческое содействие». «Тогда не о чем больше говорить, — ответил посол. — Действуйте». Последний предлог для задержки отпал.

Вечером мы с Макрэем продумали план действий во всех подробностях. Мы обсудили различные варианты похищения Волкова при помощи турецких властей и без их участия и решили, что невозможно остановиться на каком-либо из них до разговора с Волковым. Многое могло зависеть от его положения и таких обстоятельств, как его рабочие часы, свобода передвижения и т. п. Первым делом надо было установить с ним контакт, и, очевидно, лучше всего сделать это через Пейджа из генерального консульства, так как Волков обратился именно к нему.

На следующее утро Макрэй пригласил к себе в кабинет Пейджа, и я объяснил ему, что от него требовалось, а именно: организовать для меня в условиях строжайшей секретности встречу с Волковым после обеда (утром я не хотел встречаться, чтобы иметь время для обработки Джона Рида в том духе, как я это уже описал). Мы рассмотрели несколько возможных мест для встречи и в конце концов остановились на самом простом. Пейдж сказал, что он часто встречается с Волковым по текущим консульским делам и будет вполне оправданно, если он пригласит Волкова к себе для делового разговора. Наконец Пейдж взял телефонную трубку, позвонил в советское консульство и спросил Волкова. В трубке был слабо слышен мужской голос, но, поскольку разговор велся по-русски, я ничего не понял. Однако лицо Пейджа выражало сильнейшее недоумение, и я догадался, что возникло новое препятствие. Он положил трубку и покачал головой. «Он не может прийти?» — спросил я. «Странно, — ответил Пейдж. — Еще более странно, чем вы предполагаете. Я спросил Волкова, и мужской голос ответил, что Волков слушает. Но это был не Волков. Я отлично знаю голос Волкова, я говорил с ним десятки раз». Пейдж позвонил снова, но на этот раз дальше телефонистки не попал. «Она сказала, что Волкова нет, — возмутился Пейдж. — Ведь минуту назад она соединяла меня с ним!» Мы смотрели друг на друга и не могли ничего придумать. Наконец я предположил, что, наверное, что-то перепутали в советском генеральном консульстве и что следует возобновить попытку на следующий день в надежде на большую удачу.

Я почувствовал, что произошло что-то серьезное. После обеда я зашифровал свое сообщение для шефа. На следующее утро Макрэй, Пейдж и я вновь встретились, и Пейдж позвонил в советское генеральное консульство. Мне был слышен слабый женский голос и затем резкий щелчок. Пейдж с растерянным видом смотрел на умолкшую трубку. «Что вы на это скажете? Я спросил Волкова, и девушка ответила, что он в Москве. Затем послышался какой-то шум и возня и бросили трубку». Услышав это, я понял, что случилось. Дело погибло. Но мне хотелось довести все до конца, хотя бы для того, чтобы мой доклад шефу выглядел лучше. Поэтому я попросил Пейджа сделать последнюю отчаянную попытку посетить советское консульство и лично попросить Волкова. Пейдж был теперь полон решимости до конца разобраться в этой истории и охотно согласился отправиться к русским. Через час он пришел обратно, злой и недоумевающий. «Ни черта не получается! — сказал он. — Ничего не понимаю. Оказывается, никто даже и не слышал о Волкове!» Мы разошлись, и я взялся за шифр, чтобы послать новую телеграмму шефу. Признав неудачу, я просил разрешения прекратить дело и возвратиться в Лондон.

На обратном пути я набросал доклад шефу, в котором описал подробности провала моей миссии. В нем, разумеется, содержалась моя версия исчезновения Волкова. По этой версии провал произошел по вине самого Волкова, поскольку он сам настоял на том, чтобы переписка велась только почтой. Дальше я говорил, что прошло почти три недели после его обращения к Пейджу, когда мы впервые попытались связаться

с ним. За это время русские имели возможность разоблачить его. Может быть, заметили, что он и его жена очень нервничают. Возможно, он выдал себя своим поведением или же много пил и болтал лишнее. Наконец, не исключено, что он передумал и сам признался во всем сослуживцам. Конечно, я указывал, что все это только предположения и что установить правду, наверное, никогда не удастся. Другая версия, что русские узнали об обращении Волкова к англичанам, не имела видимых оснований, и ее не стоило включать в доклад.

Глава IX. Резидент СИС в Турции

Мое выгодное со стратегической точки зрения положение начальника секции Р-5 не могло быть вечным. Давая свои рекомендации по вопросам комплектования личного состава, комитет по реорганизации СИС решил отдать предпочтение разносторонней подготовке кадров, а не узкой специализации их. Было указано, что по мере возможности все сотрудники должны быть одинаково подготовлены как для работы в центральном аппарате, так и в резидентурах, как по линии разведки, так и контрразведки. Такой подход мог повлечь за собой некоторую потерю специализации кадров, поскольку офицеров периодически перебрасывали с одной работы на другую. Но, как предполагалось, этот ущерб должен был компенсироваться увеличением гибкости аппарата, состоящего из весьма разносторонних работников. Нет необходимости говорить, что, когда вводилась новая система комплектования кадров, все три руководителя службы — шеф, его заместитель и помощник — не имели ни опыта в области контрразведки, ни практического представления о работе в резидентурах. Однако мое служебное положение в то время не было достаточно высоким, чтобы новые требования не коснулись меня. Поскольку вся моя деятельность в СИС до этого времени была связана с работой по линии контрразведки в центральном аппарате, то, по всей вероятности, мне следовало ожидать в скором времени нового назначения.

Поэтому я не был застигнут врасплох, когда в конце 1946 года меня вызвал генерал Синклер и сказал, что наступил мой черед поработать в заграничной резидентуре. Я еще раньше пришел к выводу, что любая попытка с моей стороны выдвинуть какие-либо возражения против назначения в резидентуру может повредить моему положению в английской разведке и в конечном счете неблагоприятно сказаться на возможностях добывать необходимую мне информацию. Когда Синклер объявил, что мне предстоит возглавить резидентуру СИС в Турции с центром в Стамбуле, я понял, что это не самый худший вариант. В то время Стамбул был главной южной базой, откуда велась разведывательная работа против Советского Союза и социалистических стран, расположенных на Балканах и в Восточной Европе. Хотя с этого времени я терял возможность прямого доступа к информации, представлявшей для меня главный интерес, я по-прежнему был не так далек от центрального аппарата.

Синклер сообщил, что моим преемником по секции Р-5 будет не кто иной, как тот самый бригадир Робертс, с которым я столкнулся в связи с делом Волкова. Он уже сдал свои полномочия руководителя регионального филиала МИ-5 на Ближнем Востоке и готовился занять пост в центральном аппарате. Не спеша принимая от меня дела, он больше интересовался сведениями о лондонских клубах, чем работой секции. Будучи начальником секции Р-5, он прославился только тем, что уговорил Мориса Олдфилда, очень способного сотрудника МИ-5, тоже перейти на службу в СИС. Не прошло и нескольких недель после назначения Олдфилда заместителем Робертса, как он заслужил прозвище «мозг бригадира».

Для подготовки к службе за рубежом я был направлен на офицерские курсы. Это были лишь вторые или третьи курсы, организованные при новом начальнике управления, нашем старом знакомом — Джоне Манне. С тех пор программа курсов во многом изменилась. Преподавательский состав был подобран преимущественно из бывших сотрудников УСО, и содержание занятий определялось их опытом работы в УСО в годы войны. Курс представлял значительный интерес, хотя лично мне не принес прямой пользы. Условия для шпионской деятельности в Стамбуле в мирное время намного отличались от сопряженной с постоянным риском работы УСО на территории оккупированной Европы в годы войны. Мне самому пришлось написать большую часть лекций о советской разведке, и иногда я попадал в неловкое положение, когда вынужден был подсказывать из зала преподавателю, читавшему лекцию. К сожалению, в этих лекциях я не мог использовать все те знания, которые мне дал мой личный опыт. Поскольку половина времени уходила на работу в секции Р-5, я пропустил целый ряд обязательных проверок и экзаменов. Возможно, это было даже к лучшему. Было бы неудобно, если бы руководящий сотрудник моего ранга постоянно оказывался в числе отстающих.