Моя тайная война

Пухова-Филби Руфина

Приступив к составлению программы, я понял, что мои познания в области подрывной пропаганды оставляют желать много лучшего. У меня не было непосредственного опыта работы в современной рекламе, и я не знал ее методов, которые широко применяются в пропаганде. За несколько лет журналистской деятельности я научился лишь сообщать о происходящем, а это нередко роковая ошибка в работе пропагандиста, задача которого – убеждать. Я пытался утешить себя мыслью о том, что мир

видел немало хороших пропагандистов, которые ровно ничего не смыслили в методах рекламы, скажем, таких товаров, как мыло. Однако все это было неубедительно, я взял на себя труд проконсультироваться с некоторыми своими друзьями из мира рекламы. Вскоре я набрал столько знаний об основных принципах рекламы, что мог бы прочитать об этом несколько лекций. А главное, я установил, что на работников рекламы можно полагаться лишь в двух вопросах: во-первых, когда они предостерегают вас от этого занятия и, во-вторых, когда они самым подробным образом распространяются о грязных методах своей работы.

Через несколько дней у меня в руках оказалось достаточно материала, чтобы приступить к составлению проекта программы, нужной Габбинсу. Для большей убедительности я решил привести примеры из области европейской политики, и в особенности политики фашизма. Я сжал проект до полутора страниц обыкновенной писчей бумаги и доложил Габбинсу по телефону, что документ готов. Через пять минут он позвонил мне сам, сообщив, что в тот же вечер созывает совещание в кабинете у Чарльза Хэмбро [12] для обсуждения проекта. Это было для меня первое реальное дело в английской разведке после падения Франции.

12

Во время войны Черчилль назначал своих друзей из Сити на высокие посты в УСО и СИС, в том числе он не забыл и своего банкира Чарльза Хэмбро, который возглавлял УСО в 1942–1943 годах.

Габбинс привел на совещание нескольких сотрудников из своего аппарата. Хэмбро приветствовал нас в свойственной ему располагающей манере, так что мы почувствовали себя непринужденно. Он взял составленную мною бумагу и зачитал ее вслух, медленно и вдумчиво. Закончив, заметил, что это разумный документ. Сотрудники Габбинса, как по команде, с серьезным видом закивали в знак согласия. У них был вид привыкших к беспрекословному повиновению военных. К моему удивлению, Габбинс весело улыбнулся. «Именно то, что я хотел, – сказал он, подчеркивая слова. – Именно то… Что вы скажете, Чарльз?» Хэмбро ничего конкретного

не ответил: возможно, он думал совсем о другом. «Вот и составьте эту программу», – предложил мне Габбинс. На этом совещание закончилось.

Теперь у меня были конкретные обязанности, что давало мне право на рабочее место в учреждении Габбинса. Я стал работать не в доме номер 64, а выше по Бейкер-стрит, в сторону Риджентс-парка. Я приступил к составлению программы, расширяя свои черновые наброски до объема полных лекций. И все же я не был счастлив. Новую школу предполагалось разместить в Бьюли в Хэмпшире, далеко от Лондона. Такое расстояние очень мешало бы реализации других моих целей. Порой хотелось бросить все это дело, но меня останавливали два соображения. Во-первых, необходимо было сохранить свое положение в секретном мире, куда я получил доступ. Глупо было бы увольняться, пока не появилась ясная перспектива другой работы в этом же мире. Во-вторых, лишние знания никогда не помешают, и я ничего не потеряю, если узнаю, что делается в широко разветвленной сети учебных заведений Управления специальных операций. Я решил остаться, пока не подвернется что-нибудь более стоящее.

Я не сомневался, что руководство учебных заведений отпустит меня, когда я захочу. Я знал, что лектор из меня получится никудышный. Дело в том, что с четырехлетнего возраста у меня появилось заикание, иногда я мог с ним справиться, иногда нет. Кроме того, меня мучили сомнения относительно содержания моего лекционного курса. Перспектива говорить о политической подрывной деятельности меня не пугала. В Англии в то время было мало людей, которые сколько-нибудь разбирались в этом деле, а я все же имел небольшой опыт в этой области. Беспокоило меня крайне поверхностное знакомство с методами пропаганды. Правда, мне приходилось сочинять листовки, но я понятия не имел о том, как они печатаются.

До сбора в Бьюли еще оставалось некоторое время, и я решил восполнить пробелы в своих знаниях. Я старался как можно чаще посещать Уоуберн-Эбби, где всегда вялый Липер председательствовал на заседаниях сотрудников «черной пропаганды» в Управлении политической войны. (За четыре с лишним года Липер мало изменился. Я встретил его летом 1945 года. Он апатично бил мух в английском посольстве в Афинах, когда Греция уже начинала бурлить.) Я с удивлением отметил, что Липер способен раздражаться. Поговаривали, что у него были частые стычки с доктором Дальтоном и что добрейший доктор не раз страдал от Липера. Это отчасти подтверждается и в мемуарах самого Дальтона.

Конец ознакомительного фрагмента.