Моя темная сторона
Шрифт:
– Очнись, Нейт! – рыдает мама.
Я не могу на это смотреть. Я пялюсь на собственные эгоистичные, жадные ноги и яркие оранжевые наплечники возле стула.
– Очнись, Нейт!
– Очнись!
– Сара, очнись.
Пятница
Мои пальцы – ножницы. Ладонь Боба – бумага.
– Я выиграла! – кричу я.
Я никогда не выигрываю в эту игру.
– «Уи» не сохранила мой уровень.
– Чарли, что я тебе велела сделать? – спрашиваю я.
Он тупо смотрит на меня. Мои голосовые связки натягиваются туже.
– Я велела тебе принести сюда твой рюкзак двадцать минут назад.
– Мне надо было дойти до следующего уровня.
Я стискиваю зубы. Я знаю, что если открою рот, то сорвусь. Или я заору и напугаю его, или зареву и напугаю Боба, или устрою всем разнос и выброшу проклятую «Уи» в помойку. До вчерашнего дня неспособность Чарли выслушать или выполнить простейшую инструкцию раздражала меня, но обычным образом – подозреваю, многие дети так раздражают родителей. Теперь же во мне поднимается цунами страха и отчаяния, и мне приходится сдерживаться изо всех сил, чтобы не дать этой волне вырваться наружу и утопить нас всех. Я вижу, как за эти несколько секунд моей молчаливой внутренней борьбы глаза Чарли становятся большими и стеклянными. Страх и отчаяние, должно быть, лезут у меня изо всех пор. Боб кладет руки мне на плечи.
– Я разберусь с этим. Поезжай, – говорит Боб.
Я смотрю на часы. Если я выеду сейчас, то, пожалуй, доберусь до работы рано, причем спокойной, в здравом уме и даже смогу сделать несколько звонков по пути. Открываю рот и выдыхаю.
– Спасибо, – говорю я и сжимаю мужнину руку-бумагу.
Я беру сумку, целую Боба и детей и выхожу из дома. Снаружи сыро и льет как из ведра. Без плаща и зонтика я изо всех сил бегу к машине, но, прежде чем плюхнуться на водительское сиденье, замечаю на земле цент. Я не могу устоять: останавливаюсь, подбираю его, а потом забираюсь в машину. Замерзшая и промокшая, я улыбаюсь, заводя мотор. Сегодня я выиграла и нашла цент.
Наверняка сегодня мой счастливый день.
Дождь стеной, заливает запотевшее ветровое стекло чуть ли не быстрее, чем дворники успевают его вытирать. Включилась подсветка приборной доски, их сенсоры, обманутые темнотой утра, решили, что сейчас ночь. По моим ощущениям тоже еще ночь. Это такое ненастное утро, когда лучше всего залезть обратно в постель.
Но я не собираюсь позволить пасмурной погоде подмочить мое прекрасное настроение. Мне не нужно развозить детей, у меня куча времени, а движение на дороге не прекращается даже в такую погоду. Я приеду на работу рано, собранная и готовая приступить к новому дню, а не поздно, вымотанная, залитая виноградным соком и неспособная выбросить из головы дурацкую песню «Вигглз».
А по пути мне нужно сделать кое-что по работе. Я роюсь в сумке в поисках телефона: хочу позвонить в Гарвардскую школу бизнеса. Ноябрь – главный месяц набора сотрудников, и мы стараемся обойти другие ведущие консалтинговые фирмы, такие как «Маккинси» и «Бостон консалтинг груп», и отобрать
Нахожу телефон и начинаю искать в адресной книге номер Гарварда. Под буквой «Г» его нет. Странно. Может, он на «Б» – «бизнес-школа»? Я бросаю взгляд на дорогу, и сердце замирает: повсюду горят красные тормозные фары, плохо различимые сквозь мокрое и запотевшее ветровое стекло, – и неподвижные, как акварель. Все шоссе замерло, кроме меня: я лечу со скоростью семьдесят миль в час.
Я ударяю по тормозам. Они ловят дорогу и тут же теряют. Я скольжу, словно гидроплан. Я изо всех сил жму на тормоза – и скольжу. Я все ближе и ближе к красным огонькам на картинке.
«О господи!»
Я резко выворачиваю руль влево, слишком резко. Теперь я за последней полосой Восточного шоссе, кручусь между востоком и западом. Наверняка машина по-прежнему движется очень быстро, но я воспринимаю вращение будто в замедленной съемке. И еще кто-то отключил звуки: дождь, дворники, стук моего сердца. Все происходит неспешно и беззвучно, словно под водой.
Я бью по тормозам и выворачиваю руль в другую сторону, надеясь или прервать вращение, или остановиться. Ландшафт наклоняется под невообразимым углом, и машина начинает кувырки через капот. Перевороты так же неторопливы и беззвучны, а мои мысли, пока меня крутит, отчетливы и странно спокойны.
Выскакивает подушка безопасности. Я замечаю, что она белая.
Я вижу, как разлетевшееся содержимое моей сумки и найденный цент зависают в воздухе. На ум приходят астронавты на Луне.
Что-то сдавливает мне горло.
Моя машина разобьется в хлам.
Что-то ударяет меня по голове.
Я опоздаю на работу.
И вдруг кувыркание прекращается, и машина замирает.
Хочу выбраться, но не могу пошевелиться. И внезапно ощущаю сокрушительную, невыносимую боль в макушке. До меня впервые доходит, что я, похоже, повредила не только машину.
«Мне так жаль, Боб».
Темное утро делается еще темнее и начинает таять. Я уже не чувствую боли в голове. И зрение, и прочие чувства отключились. Может, я умерла?
«Пожалуйста, пусть я не умру!»
Я решаю, что не умерла, поскольку слышу звук дождя, барабанящего по крыше машины. Я жива, потому что слушаю дождь, и дождь становится рукой Бога: он постукивает пальцами по крыше и размышляет, что дальше.
Я слушаю изо всех сил.
Слушаю еще.
Слушаю.
Но звуки исчезают, и дождя больше нет.
Глава 7
Расплывчатая сияющая белизна надо мной фокусируется и превращается в люминесцентную лампу на потолке. Кто-то что-то говорит, повторяя снова и снова. Я изучаю яркость и форму свечения, но в конце концов понимаю, что кто-то что-то говорит мне.
– Сара, можете сделать глубокий вдох?
Я полагаю, что могу, но когда пытаюсь, горло сжимается вокруг чего-то твердого, и я давлюсь. Я уверена, что перестала вдыхать, но мои легкие все равно полны воздуха. Горло совсем пересохло. Хочется облизать губы и сглотнуть слюну, но что-то во рту не дает мне это сделать. Я хочу спросить, что происходит, но не могу заставить слушаться ни дыхание, ни губы, ни язык. Паникую.