Моя вдова
Шрифт:
– Ну, – сказала она, окинув взглядом хаос пакетов на столе, – я поехала.
И дверь закрылась, отгородив тишину.
Проходят дни. Моя вдова ведет обычную жизнь, вовсе не вспоминая о ридикюле, пока, заметив, что кошачий корм подходит к концу, не собирается совершить путешествие на рынок в древнем, помятом, цвета корицы, «BMW B3», которым я когда-то так гордился, и не обнаруживает, что ни в одном из ридикюлей не находится ни бумажника, ни ключей, ни очков, без которых она и не разглядит машины, не говоря о том, чтобы вести ее. Когда кошки, жалобно мяукая, собираются вокруг нее, она принимается перебирать события последних дней и в конце концов приходит к выводу, что оставила
Она пробует дозвониться сестре, но Инге теперь не так охотно, как прежде, отвечает на звонки. «К чему беспокоиться, – рассуждает она. – Вряд ли это кто-то, с кем ей хотелось бы поговорить». В ее возрасте любая новость может подождать. Да и откуда ждать добрых новостей? Моей вдове, однако, терпения не занимать, и на двенадцатом гудке Инге поднимает трубку.
– Алло? – скрипит она голосом, который и прежде был не слишком мелодичным, а теперь лишился всякой звучности.
Моя вдова сообщает ей о пропаже, не меньше пяти минут выслушивает упреки и напоминания о дюжине старых грехов, а потом ждет у телефона еще пятнадцать минут, пока Инге доковыляет до гаража и посмотрит в машине. Шлеп, шлеп… она снова берет трубку, и мою вдову ждет дурная весть: в машине ридикюля нет.
– А ты уверена?
Да, да, она уверена. Она еще не сошла с ума! У нее, кажется, еще есть глаза!
Следующие два часа моя вдова разыскивает телефонную книгу. Она намерена отыскать телефоны всех лавочек, где они побывали, и «Дворца» тоже – она встревожена, а кошки хотят есть. Но телефонная книга неуловима. Изгнав дюжину котов с мебели в гостиной, покопавшись в кладовке и шкафах, обнаружив множество вещей, потерянных много лет назад, она забывает, что искала, погрузившись в воспоминания над старым фотоальбомом, выпавшим из шкафчика под духовкой вместе с противнями и сковородками. Она сидит у стола, полумесяц желтого света лампы освещает ее лицо, а она изучает жестокие свидетельства прошлого. На фотокарточках мы вдвоем улыбаемся в камеру на фоне разнообразных экзотических пейзажей: рождественских елок и именинных пирогов, гор и минаретов – и год мелькает за годом; наш сын, его пес, первый котенок. Ее сердце – сердце моей вдовы – разрывается. Это прошло, все прошло, и что толку жить, зачем это все? «Детство в Буффало, колледж, романтика, и любовь, и надежды, и будущее – зачем все это было, куда ушло?» – кричат ей фотографии. Они рыдают со страниц. Они терзают и мучат ее, пока в груди не застывает дыхание. И как раз тогда, когда мир готов обрушиться, звонит телефон.
Боб Смит, А.К.А. Смайт Роберте, Роберт П. Смайти, Клаудио Норьега и Джек Фронс
– Алло? – отвечает моя вдова и ее голос потрескивает, как ключ в ржавом замке.
– Миссис Б.? – осведомляется мужской голос.
Моя вдова осторожна, но вежлива: женщина, привыкшая отдавать свое время и доверие людям, которые, почти всегда, отвечали ей добротой и великодушием. Но она ненавидит телефонную рекламу, в особенности тех наглых брокеров, что наживаются на пожилых людях – по теленовостям в последнее время часто о таких рассказывают, и в листовках службы безопасности тоже. Она с минуту молчит и потом еле слышно шепчет:
– Да?
– Меня зовут Боб Смит, – отзывается позвонивший, – и я нашел ваш ридикюль. Кто-то, видимо, выкинул его в мусорный бачок возле «Маки» – наличных, конечно, не осталось, но ваша кредитная карточка цела, и права, и все такое. Послушайте, я думаю, не завезти ли вам… конечно, можно бы отправить почтой, но
Моя вдова согласно хмыкает. Она тоже не доверяет почте. Хотя, по правде сказать, она никогда об этом не думала. Она прикрывает глаза и представляет почтальона в серо-голубых шортах с черной полоской вдоль бокового шва, с аккуратной старомодной стрижкой, и как он улыбается, а глаза так и шарят по сторонам, будто его все касается, будто он патрулирует улицы по обе стороны от ее дома и заодно наполняет почтовые ящики. Может быть, она и доверяет почте. Может быть.
Боб Смит говорит: «Посылка идет три дня, и мне еще придется искать коробку…».
Моя вдова отвечает, как и надеялся Боб Смит, она говорит:
– О, мне не хотелось бы доставлять вам столько беспокойства. Я бы подъехала к вам сама, но без очков… Видите ли, они остались в ридикюле, и другая пара у меня есть, даже не одна, но понимаете, я не могу…
– Все в порядке, – воркует он, и его голос льется как сладкая водица в детскую чашечку. – Я буду рад вам помочь. Да, тот адрес, что у вас в правах, правильный?
Моя вдова ждет его у дверей, когда он подходит к воротам: ноги как щепки, волосы – крашеный пушок, зачесанный торчком, словно у тех комедиантов эры наших отцов, а лицо все в морщинах, и, когда он улыбается, глаза совсем исчезают в складочках кожи. При мне он бы шагу не сделал за ворота, как бы стар или немощен я ни был – это недобрый человек, а моя вдова этого не видит. «Осторожней, милая, – сказал бы я ей. – Присматривай за этим типом».
Но она улыбается своей чудесной улыбкой, и на щеках ее все еще появляются ямочки, а лицо спокойное и сияет радостью, и…
– Здравствуйте, здравствуйте, мистер Смит, – говорит она, – не зайдете ли в дом?
Он зайдет. В дверях он автоматически пригибается, словно боится разбить макушкой притолоку, – высокий человек, а руки словно привязанные, и белая рубашка несвежая, а галстуком словно отскребали жирный котел в «Макдональдсе». В левой руке у него простой коричневый пакетик для покупок, и когда она закрывает за ним дверь, он, под подозрительными взглядами шести-семи котов, примостившихся на камине, протягивает ей пакет.
– Вот он, – говорит он, и правда, в пакете – ее ридикюль, мягкая черная кожа, серебряный замочек и пятно от соуса на правой боковине, въевшееся в кожу абстрактной гравюрой. Она роется в ридикюле в поисках бумажника, подумав, что надо бы предложить ему вознаграждение, а потом вспоминает, что денег-то нет – он ведь сказал, что деньги пропали?
– Я хотела… – начинает она, – то есть, вы были так любезны, и я…
Боб Смит ее не слушает. Он бродит по просторам большой комнаты, сцепив руки за спиной, огибая горы старых журналов, мотки шерсти, опрокинутые лампы и засиженную кошками кушетку. У него вид покупателя, сомневающегося в качестве товара.
– Довольно старый домишко, – неторопливо тянет он. Моя вдова переполнена благодарностью и спешит согласиться.
– Девятьсот девятый, – говорит она, вертя в руках сумочку. – Это единственный дом в стиле «прерии»…
– Все эти коврики, – говорит он, – должны немало стоить. Да еще фарфор и бронза… да у вас, должно быть, и драгоценности есть…
– О, да, – говорит моя вдова. – Я начала собирать старинные драгоценности еще, когда… ну, когда сама еще не числилась древностью, – и она тихонько смеется. «Какой милый человек, – думает она, – ведь многие теперь и не подумают вернуть даме сумочку. Да что там сумочку! Газонокосилку украдут прямо из гаража, и покрышки сняли, когда она в тот раз оставила машину в «Окснарде». У нее кружится голова и не терпится позвонить Инге, похвастаться чудесным возвращением ридикюля.