Моя жизнь под землей (воспоминания спелеолога)
Шрифт:
Мы рассказали о трех случаях, связанных с норами. А вот еще один, четвертый. Как и предыдущий, он не относится ко времени самых ранних моих спелеологических дебютов, однако дополнит нашу тему.
Около 1930 года, по привычке бродя полосу в окрестностях Сен-Бертран-де-Комминж, я встретил молодого человека, который охотился. У нас завязался разговор, и я поспешил спросить этого хорошо знавшего лес охотника, не встречал ли он пещер.
Нет, в этом лесу пещер нет, он был в этом уверен. Но когда я спросил, нет ли за неимением пещер просто расщелин или ходов в скалах, он ответил, что знает одну дыру, в которой барсуки устроили нору. Мои настойчивые расспросы сделали его более разговорчивым, и он рассказал мне, что его собака несколько раз проникала в эту дыру, задерживалась в ней и что лай ее слышался откуда-то издалека.
Естественно, что через каких-нибудь полчаса
Было около полудня. Я решил тут же перекусить, а затем попытаться расширить отверстие альпенштоком.
Бертран Абади отправился к себе в поселок Сен-Мартин и обещал вернуться после завтрака с лопатой и заступом, чтобы помочь мне. Он не только выполнил обещание, но еще привел с собой товарища, Бертрана Эскуба, который тоже принес инструменты. За час они освободили вход от массы земли, натасканной многими поколениями барсуков ("отходы", как говорят охотники, подтверждали, что это были именно барсуки). Теперь я мог проникнуть в очень узкое, но все же, по моему мнению, проходимое отверстие. Абади и его товарищ отговаривали меня и уверяли, что я никак не пролезу. Но я уже скрылся под землей и сообщал им о своем продвижении. Оно было очень трудным и медленным. Ход был узким и извилистым, мои сигналы перестали доходить до них, и они начали сильно беспокоиться. Однако, проползши с трудом метров тридцать, я попал в высокое просторное помещение и бегло обследовал примерно метров двести.
Вернувшись на дневную поверхность, я рассказал об увиденном моим пораженным и восторженным компаньонам. Они начали с удвоенной силой расширять вход, а я в это время осмотрел пещеру во второй раз и обнаружил лабиринт и интересный нижний этаж. Незнакомые с приемами ползания и напуганные узким входом, Абади и Эскуба в первый день так и не отважились войти в пещеру. Позднее они осмелели, поползли по моим следам, и мне удалось заставить их пройти сотни метров по коридорам, украшенным сталактитами и прекрасными конкрециями, сильно их поразившими, так как они никогда раньше не видели пещеры, а эта оказалась к тому же весьма обширной.
Для полного обследования пещеры пришлось посетить ее много раз, и я нашел, что в ней много ходов протяженностью более километра на трех уровнях, а кроме того, ручей, подземное озеро и несколько водопадов. Мы назвали эту пещеру гротом Кум-Нер, по названию этого района на местном диалекте (Кум-Нер — "черная долина").
Так иногда бывает, что за, казалось бы, непроходимым узким входом в нору может скрываться обширное подземелье.
IV
Эмиль Картальяк и Тулузский музей
После того периода, который я назвал первыми и прекрасными годами детства, проведенными в Сен-Мартори, где посещал начальную школу, мы с братьями оказались в Тулузе, куда родители переехали на время нашего обучения. Теперь мы возвращались в Сен-Мартори только на пасхальные и летние каникулы. Конечно, три летних месяца я посвящал своему любимому занятию — искал пещеры.
В Тулузе мы жили в квартале Ботанического сада, где находился также Музей естественной истории, и часто послеобеденное время по четвергам и воскресеньям я проводил в зале под названием Пещеры, склонившись над витринами, заключавшими бесценные коллекции доисторического оружия, орудий труда, обработанных камней, костей и предметов, сделанных из костей животных и слоновой кости, изготовленных нашими предками каменного века. С особым уважением я смотрел на хорошо сохранившиеся скелеты животных, современников пещерного человека, — большого ирландского оленя (magaceros), пещерного медведя (Ursus spaelaeus), гиены и волка. В большой настенной витрине была представлена коллекция (я думаю, единственная в мире) черепов пещерных медведей. Один из них, я помню, достигал 0,67 метра вместе с клыками величиной с банан. В узком и темном коридоре была выставлена другая коллекция, около которой я задерживался неохотно, — человеческие черепа; эти более или менее разрушенные мертвые головы производили мрачное впечатление, их пустые черные глазницы, казалось вечно созерцающие небытие, приводили меня в содрогание. Я подсознательно был благодарен хранителю "допотопных древностей" за то, что он не выставил эти останки наших предков на полном свету, а почтительно отвел им место в самой темной части музея.
Вскоре я познакомился с хранителем, который создал и продолжал пополнять экспозицию
Однажды, когда я склонился над витриной с коллекцией обработанных кремней из пещеры Мае д'Азиль, я услышал, а потом увидел, как вошел мелкими шажками старичок в сюртуке, без шляпы, согнувшийся под бременем лет, с белыми пушистыми бакенбардами и, несмотря на заметную лысину, с нимбом длинных волос вокруг головы, тоже белых. Очки в тонкой стальной оправе с очень маленькими стеклами придавали его морщинистому лицу сходство с традиционным образом ученого, каких еще можно было изредка встретить в то время.
Этот старик, расхаживающий с непокрытой головой по залам и галереям, чувствовал себя в музее как дома. Передо мной был хранитель музейных фондов Эмиль Картальяк — знаменитый археолог и знаток доисторического периода, горячий поборник дарвинизма.
В большом зале пещер мы были одни. Он остановился и обратился ко мне столь ласково и приветливо, что я смутился. Он спросил, нравятся ли мне доисторические времена, осведомился о моих стремлениях и уровне знаний в этой области. Мои наивные ответы ясно показали, что я был просто влюбленным в пещеры мальчиком, не обладающим никакими хотя бы приблизительными знаниями о доисторическом периоде. Тогда он охотно прочел мне лекцию, навсегда сохранившуюся в моей памяти; он нарисовал мне грандиозную картину предыстории человечества и познакомил меня с такими терминами, как ашельская, мустьерская, ориньякская, мадленская культуры, то есть с наименованиями различных стадий доисторического периода. Эти слова давно интриговали меня, но лишь в тот день я узнал их значение. Кроме того, он указал мне, где находятся стоянки первобытных людей, с которыми связаны эти названия. Его исключительное дружелюбие и ясность объяснений помогли мне очень быстро перейти мост, ведущий к доисторическим временам, и дали мне ключ вроде волшебного слова "сезам", без которого двери предыстории остались бы для меня закрытыми. Он до того был благожелательным, что назвал мне популярные книги, которые я мог посмотреть в библиотеке музея. Нашу беседу, вернее монолог, так как я не произнес и десяти слов, он закончил выражением одобрения и дружеским рукопожатием.
Пока он удалялся мелкими шажками, я стоял как пригвожденный к месту около витрины шелльских экспонатов, к которой он подвел меня. Я старался осознать, что произошло, пытался привести в порядок свои впечатления, как вдруг услышал движение в другом конце зала. Это оказался служитель музея (в то время единственный), симпатичный Брюникель, само имя которого предназначило его для роли хранителя доисторических коллекций [3] . Он подошел ко мне с громким смехом и заговорил со своеобразным тулузским акцентом. Я не подозревал, что он издали наблюдал нашу встречу, на что имел полное право, так как сам ее подстроил.
3
Брюникель — название знаменитой стоянки доисторического человека в Тарн-э-Гаронне; многие интереснейшие находки, обнаруженные там, выставлены в Тулузском музее.
Он давно заметил мою заинтересованность витринами, посвященными доисторическому периоду, и проникся ко мне симпатией, не переставая, впрочем, подшучивать над моей страстью к "старым камням", как он говорил. Он рассказал Эмилю Картальяку о заинтересовавшем его несколько необычном мальчике, влюбленном во все доисторическое.
Таким образом, встреча и лекция не были случайными — ученый не пожалел своего времени, чтобы просветить новичка и, конечно, постараться сделать из него ученика и последователя. И учеником я, безусловно, стал, ибо с этого времени получил доступ в библиотеку. Но робость не позволила мне еще раз подойти к археологу, несмотря на то что он сам сделал ко мне первые шаги. Он так никогда и не узнал, какую благодарность и уважение я питал к нему и продолжаю хранить к его памяти.
При содействии того же Брюникеля мне удалось проникнуть в святая святых — в лабораторию, где набивались чучела и где я познакомился с другим ученым — Филиппом Лакоммом, техническим хранителем коллекций музея, с которым у меня завязалась большая дружба.
Теперь я могу признаться, что на чтение книг в библиотеке музея и на беседы с Филиппом Лакоммом я тратил не только послеобеденное время по четвергам. Ради этого часто прогуливал занятия в лицее, и должен сказать, что не испытываю ни малейших угрызений совести и даже, если мои лицейские занятия несколько или даже сильно от этого пострадали, теперь я об этом нисколько не жалею, напротив!