Моя жизнь под землей
Шрифт:
Прежде чем перейти к описанию самого спуска, позвольте сказать несколько слов читателю, особенно молодым людям шестнадцати — восемнадцати лет, уже знающим, что такое спелеология, и, может быть, даже принимавшим участие в подземной экспедиции и видевшим, как исследуют пещеры и колодцы. Этим молодым людям мой рассказ может показаться смешным, ничего не значащим и очень ребячливым. Но прошу их не забывать, что я был в детском возрасте в буквальном смысле, ведь речь идет об одиннадцатилетнем ребенке.
Итак, спускаюсь на простой веревке в узкую вертикальную трубу, и дневной свет быстро меркнет. Я очень люблю лазать по деревьям и поэтому мало страшусь затеянного мной предприятия, но мне становится страшно при виде того, как уменьшается
Неровный свет, слабо освещающий наклонный туннель, внезапно придает моему приключению особый смысл и цену. Мне предстоит открыть: что же находится в этой черной бездне, которая одновременно пугает и притягивает? Теперь, больше чем через пятьдесят лет, я могу сказать, что в этом колодце, где трепещущий ребенок цеплялся за веревку, шла борьба, ставкой которой было будущее. Я испытывал сильнейшее искушение подняться, вылезти из черной дыры и вернуться к небу, свету, солнцу, но все же, к счастью, мне удалось, хоть и не без колебаний, подчиниться более благородному внутреннему голосу и откликнуться всем своим существом на зов молчания, одиночества и подступающего ко мне мрака.
Предельно четко и ярко выразил это Альфред де Виньи [1] , сказав, что иногда «великая жизнь — мечта юности, осуществленная в зрелом возрасте». Со всей возможной скромностью, но в то же время с полной убежденностью я должен сказать, что весь мой дальнейший жизненный путь зависел и был лишь продолжением и углублением одного поступка, одного детского решения.
Итак, крепко уцепившись обеими руками за веревку, с зажженной свечой в зубах я продолжаю спускаться теперь уже в непроглядной темноте. Ударяясь то правым, то левым боком, осторожно нащупывая путь, молча, упрямо скольжу вниз, а свеча мне мешает, не дает дышать, ослепляет. Внезапно колодец становится вертикальным, и у меня под ногами оказывается полнейшая пустота. Я смотрю вниз. О, изумление! Вместо непроницаемого мрака различаю странный, таинственный свет — дневной свет! Это, казалось бы, удивительное явление имело вполне естественную причину и объяснялось (позднее я в этом убедился) тем, что нижний выход пропасти Можжевельника вел под своды маленького грота в низу обрыва, куда проникал дневной свет.
1
Альфред де Виньи (1797–1863) — французский поэт-романтик.
У меня не хватило храбрости продолжить спуск до нижней пещеры, и хорошо, что я отказался от этой затеи, поскольку (в чем я тоже убедился позднее) моя веревка была слишком коротка для такого предприятия.
Под землей, как я теперь знаю, сюрпризы и театральные эффекты встречаются часто, и в них-то и заключается одна из привлекательных сторон исследований. В ту минуту, когда я уже решил возвращаться и стоял на выступе над вертикальным спуском во второй колодец, я вдруг почувствовал на своих голых икрах легкое дуновение ветра из щели в скалистой стене. Нагнувшись, чтобы заглянуть, я протиснулся в эту щель и по горизонтальному узкому коридору попал в освещенный солнцем зал, куда дневной свет проникал через естественное окно, находящееся приблизительно на половине высоты обрыва.
Поистине сюрпризы поджидали меня на каждом шагу, и я был сильно заинтригован, найдя на полу пещеры множество черных свалянных очень легких клубочков. Как я позднее узнал, это были пагадки — комки шерсти, которые отрыгивают
Но интерес к находке этих клубочков шерсти бледнел перед красотой вида, открывшегося из окна пещеры на дорогу, Гаронну и далекие вершины Пиренейского хребта. Я сидел на выступе на головокружительной высоте и чувствовал себя более счастливым и удовлетворенным, чем любой король на своем троне. Грот Сов стал для меня своего рода земным раем. Я часто возвращался в него единственно ради удовольствия спуститься по веревке в темную пропасть Можжевельника, где в полном одиночестве можно было поиграть в отшельника или Робинзона.
В это же время произошло событие, ставшее важным, может быть, даже решающим в моей жизни. При раздаче наград в конце учебного года мне досталась книга «Путешествие к центру Земли» Жюля Верна. Я был очень доволен и могу сказать, что книга была для меня знаменательной. Приключения профессора Лиденброка, его племянника Акселя и проводника Ганса захватили мое воображение и укрепили врожденную склонность к исследованию пещер. С этого дня я тайно самым серьезным образом мечтал, что достигну центра Земли, как только вырасту.
Отдавая должное Жюлю Верну, я должен также с благодарностью отметить тот факт (думаю, достаточно редкий), что родители не препятствовали и не запрещали мне проявлять мои склонности, что было бы, казалось, вполне естественным.
Мои родители любили спорт (в те времена это было исключительно редкое явление). Они научили меня плавать и нырять. Отец и мать — оба великолепные пловцы — не ставили никаких препятствий и никогда не возражали против моего пристрастия к пещерам. Правда, повторяю, я не всегда отчитывался перед ними в своих неосторожностях, которые, не осознавая опасности, совершал во время своих одиноких подземных походов. Так, например, я ни словом не обмолвился о том, что случилось со мной в зале, который я окрестил (читатель узнает потом почему) залом Стопки Тарелок.
Я постоянно занимался поисками новых объектов для исследований в крутых склонах Эскалера, которые считал почти неисчерпаемыми и которые, как уже говорил, стали для меня земным раем. Как-то раз мне удалось спуститься на веревке в расщелину и обнаружить зал, в который, так же как в грот Сов, дневной свет проникал через отверстие, находившееся примерно на половине высоты обрыва. Я назвал эту пещеру гротом Смоковницы, так как в ней на голом камне, повиснув над пустотой, умудрилась закрепиться и расти чахлая смоковница. Из этой маленькой пещеры в глубь горы шла целая сеть узких и запутанных ходов; исследуя их, я делал первые шаги будущего спелеолога.
Становясь смелей с каждым днем (теперь уже под влиянием профессора Лиденброка, с которым в своем воображении я постепенно слился), я ползал по этим извилистым лазам.
Однажды меня внезапно остановил обрыв, уходящий в глубину в виде гладкого вертикального желоба. Внизу на глубине около двух метров я заметил маленький круглый зал и какое-то продолжение хода, которые так меня загипнотизировали и оказались таким сильным искушением, что я проявил неосторожность — соскользнул по желобу и легко приземлился в зале. Так я осуществил очень простой, но роковой по своим последствиям маневр, в чем сразу же убедился. Увы, слишком поздно! Мной овладел смертельный страх, так как я уже не мог подняться обратно и знал, что никогда никто не найдет меня и не вызволит из этой естественной западни. Мое положение усугублялось тем, что ход, видневшийся сверху, оказался тупиком и никакого выхода, никаких возможностей отступления в этом направлении не было. На глазок я старался оценить препятствие, увы, слишком высокое для моего маленького роста. Стена была безнадежно гладкой, без каких-либо выступов, и впервые за все время своих подземных похождений я впал в панику, тем более сильную, что по молодости лет не видел другого исхода, кроме медленной смерти на дне каменной темницы.