Моя жизнь. Мои современники
Шрифт:
Вообще вопрос о смертной казни много раз подымался в Государственной Думе. О ней говорилось и в ответном адресе на тронную речь, и в речах, посвященных ряду запросов, и, наконец, при обсуждении специального законопроекта об отмене смертной казни. И замечательно, что среди членов Думы нашелся лишь один, екатеринославский депутат Способный, который решился отстаивать необходимость сохранения института смертной казни. Все остальные, независимо от партийной принадлежности, были ее противниками.
Из всех речей, произнесенных в осуждение смертной казни, наибольшее впечатление на меня произвела бесхитростная речь священника Афанасьева. Батюшка Афанасьев,
Совершенно неожиданной оказалась дальнейшая судьба батюшки Афанасьева.
Недели через две после роспуска Думы я встретил батюшку в зоологическом саду. Он был там с женой и несколькими детьми, которых посадил на барьер перед клеткой с обезьянами, видимо наслаждаясь своими малышами и что-то оживленно им рассказывая. Достаточно было увидеть эту сцену, чтобы понять, какая это была счастливая и дружная семья.
— Скоро едете домой? — спросил я его.
— Да куда же мне деваться, — грустно ответил он. — Не знаю только, чем буду жить. Священником мне, видимо, уже не быть.
Действительно, на процесс о Выборгском воззвании он уже приехал «расстригой», в штатском платье. Был такой же тихий и скромный, ласково и грустно улыбаясь нам своей милой улыбкой… А в 1917 году, при рассмотрении секретных дел ростовского градоначальника, было обнаружено, что бывший священник Афанасьев несколько лет состоял сотрудником департамента полиции, получая за это по 100 рублей в месяц. Жена и дети долго не хотели верить этому, но поверить пришлось…
Вероятно, большевики расстреляли его.
Много возбужденного внимания уделила Дума страшному событию, случившемуся во время ее сессии. Я имею в виду еврейский погром в Белостоке. Дознание, произведенное на месте командированными в Белосток членами Думы Стаховичем, Араканцевым и Якубсоном, подтвердило слухи об организации погрома агентами полиции. Был сделан запрос правительству, произносились негодующие речи. Особенно памятна речь депутата князя Урусова, бывшего бессарабского губернатора, с большим знанием дела вскрывшего полицейскую провокацию. Было установлено между прочим, что погромная литература печаталась в самом здании департамента полиции и что «тайной типографией» руководил жандармский полковник Комиссаров. Оглашение этих чудовищных фактов не помешало, однако, полковнику Комиссарову продолжать свою служебную карьеру, получая награды и высокие назначения вплоть до революции 1917 года.
В центре внимания первой Думы стояла все-таки земельная проблема. В 1917–1918 годах аграрный вопрос в России был временно разрешен не путем закона, а путем лозунга «грабь награбленное». Крестьяне как-то поделили помещичью землю, а кое-где большевики отстояли крупные имения от уравнительной разверстки, образовав совхозы. Все прошло быстро и гладко, если не считать крови и слез ограбляемых землевладельцев и зажиточных крестьян. Что из такой «реформы» вышло — вопрос особый, но большевики доказали, что трудно разрешимый земельный
Но первая Дума задалась целью провести земельную реформу путем стройного законодательства. И это было чрезвычайно трудно. Мы, работавшие в земельной комиссии Думы, лучше других знаем, сколько крупных и мелких затруднений стояло на пути этой реформы, которая должна была быть осуществлена в огромной разноплеменной стране с целым рядом местных особенностей быта и правосознания. Последний месяц работы первой Думы был главным образом посвящен комиссионной разработке земельного законопроекта под руководством председателя земельной комиссии М. Я. Герценштейна, всецело посвятившего себя этому сложному делу.
Но для того, чтобы начать разработку в комиссии, нужно было постановление пленума Думы. А получить его не так было легко. Не потому, чтобы в Думе было много противников земельной реформы, а наоборот, потому что было слишком много ее сторонников, каждый из которых желал высказаться по этому волновавшему все русское крестьянство вопросу.
Как только были оглашены предложения фракции к.-д. о дополнительном наделении крестьян землею и трудовиков — о национализации земли, депутаты компактной массой двинулись к трибуне председателя, дабы записаться в список ораторов. Записалось более семидесяти человек. Никакие призывы к партийной дисциплине не могли задержать этого словесного потока. Будучи до некоторой степени специалистом по земельному вопросу, я тоже записался в очередь и оказался сороковым оратором. Но когда очередь дошла до меня, я воспользовался словом только для того, чтобы мотивированно отказаться от речи и призвать остальных 30 ораторов последовать моему примеру. Дума мне бурно аплодировала, но примеру моему последовали лишь несколько человек. Каждый думский крестьянин считал своим долгом перед избирателями заявить, что, мол, надо у помещиков землю отобрать и отдать крестьянам. Ведь для этого их и посылали в Думу их односельчане.
Первый день аграрных прений прошел с большим подъемом. Шла дуэль между товарищем министра внутренних дел И. В. Гурко и Герценштейном. Нужно отдать справедливость покойному Гурко — речь его в защиту крупного землевладения была блестяща и снабжена цифровым материалом со ссылками на ряд научных авторитетов. Но недоставало в ней главного аргумента о том, возможно ли для власти в крестьянской стране вести аграрную политику, в корне противоречащую веками сложившимся крестьянским чаяниям и крестьянскому правосознанию. (Впоследствии большевики доказали, что возможно, но при помощи такого кровавого террора, на который старая власть была неспособна). Надменный тон речи представителя власти, которым он давал чувствовать Думе, что в этом коренном вопросе правительство не пойдет ни на какие уступки, звучал вызывающе. И нужно было видеть восторг думских крестьян, когда слово взял искуснейший полемист и специалист по аграрному вопросу Герценштейн и стал разбивать аргументы Гурко.
Вопрос об экономических преимуществах мелкого или крупного сельского хозяйства весьма спорен. В разных странах и в разное время он разрешается по-разному. И если Герценштейн был прав, указывая на процветание мелкого крестьянского хозяйства в Дании, то столь же был прав Гурко, ссылаясь на крупных землевладельцев западной Америки. Но в той части своей речи, где Герценштейн говорил о пылающих помещичьих усадьбах и о том, что если земельная реформа не придет сверху, то неизбежна аграрная революция, он безусловно был прав и ошибся лишь в сроках.