Моя жизнь. Южный полюс
Шрифт:
– Стубберюд! – Линдстрём просовывает голову в дверь. – Если хочешь горячих оладий, позаботься воздух освежить.
Стубберюд только улыбается в ответ. У него такой вид, будто он уверен в том, что все равно получит оладьи. Так вот для чего делалось чудесное тесто, вот отчего такой нежный, заманчивый запах, что просачивается через дверную щель. Стубберюд выходит, я спешу за ним. Так и есть, Линдстрём стоит, колдует у плиты, размахивая своим оружием – лопаточкой. А на плите, трепеща на жарком огне, жарятся три золотистых оладьи. Господи, как мне сразу есть захотелось! Снова занимаю свое место в уголке, чтобы никому не мешать, и наблюдаю за Линдстрёмом. Ну молодец, ну мастер! Как он ловко управляется с оладьями.
Прямо
Вистинг подходит к нему, отдает честь и протягивает жестяную кружку. Польщенный приветствием, Линдстрём наливает ему в кружку кипятку, и Вистинг уходит в тамбур. Но он отвлек Линдстрёма, и тот сбился с ритма в жонглировании горячими оладьями. Одна из них скатывается за плиту. До чего же он невозмутим. Ни за что не скажешь, заметил он, что оладья упала, или нет. Вздох, который у него при этом вырвался, можно истолковать приблизительно так: «Надо же и собакам что-то оставить!»
Ребята подходят по очереди, протягивают маленькие кружки и получают немного кипятку. Заинтригованный, встаю, проскальзываю за одним из них в тамбур и дальше, за дверь. Вряд ли вы поверите мне, когда я расскажу вам, что я увидел: полярники все, как один, чистили зубы! Что вы на это скажете? Выходит, не такие уж они неряхи. Так и пахнет зубной пастой. А вот и Амундсен. Очевидно, он ходил производить метеорологические наблюдения, так как у него в одной руке анемометр. Иду за ним по снежному ходу. Пользуюсь случаем, когда нас никто не видит, хлопаю его по плечу и говорю: «Какие славные ребята, черт возьми!» Он только улыбается в ответ. Но улыбка порой красноречивее всяких слов. Я понял, что он хотел сказать: «Я давно это знаю, и не только это».
Восемь часов. Дверь из кухни в комнату распахнута настежь, тепло устремляется внутрь, смешиваясь со свежим воздухом, который Стубберюд в конце концов заставил устремиться по вентиляционной трубе. Совсем другое дело: тепло, и воздух чистый. Далее последовала интереснейшая сцена. Возвращаясь в дом, каждый из чистивших зубы должен был по очереди угадывать температуру воздуха. Это дает повод к шуткам и веселью. Под смех и непринужденный разговор начинается завтрак.
В застольных речах, когда царит приподнятое настроение, наших полярников часто сравнивают с нашими предками – доблестными викингами. Такое сравнение не приходило мне в голову, когда я смотрел, как группа самых обыкновенных, ничем не примечательных людей чистила зубы. Но теперь, когда они принялись за еду, оно само напрашивалось, и мне пришлось признать его верность.
Даже викинги не набросились бы на еду так, как эта девятка. Одна горка оладий исчезала за другой, словно они ничего не весили, а я-то по простоте своей думал, что каждому полагается по одной оладье. Намазанные маслом и вареньем, эти огромные – я чуть не сказал «омлеты» – проглатывались с баснословной быстротой. Невольно мне представился фокусник, который держит яйцо в руке – миг,
Ну вот и оживились, разговор становится всеобщим. Первая из злободневных тем – роман, явно очень популярный здесь, под названием «Экспресс Рим – Париж». Насколько я мог понять по отзывам (к сожалению, самому мне не довелось прочесть этого знаменитого произведения), в этом экспрессе произошло убийство. И вот теперь развернулась оживленная дискуссия, кто совершил его. Кажется, сошлись на том, что это не убийство, а самоубийство.
Мне всегда казалось, что в таких экспедициях, где одни и те же люди общаются друг с другом изо дня в день целыми годами, очень трудно найти, о чем поговорить. Но здесь я не увидел ничего похожего. Не успел экспресс исчезнуть вдали, как на всех парах подкатил вопрос о национальном языке. И закипела дискуссия. Тут явно хватало сторонников обоих лагерей. Чтобы не обижать ни той, ни другой стороны, я не буду повторять того, что услышал. Скажу только, что сторонники лансмола в заключение объявили его единственно пригодным, и то же самое заявила другая сторона о господствующем литературном языке.
Появились трубки, и вскоре развернулся жаркий поединок между запахом «крошеного листа» и свежим воздухом. Наслаждаясь табачным дымом, участники экспедиции обсуждали программу на день.
– Да, придется мне поднатужиться, чтобы обеспечить к празднику этого пожирателя дров, – сказал Хассель.
Я усмехнулся в душе. «Знай он о том, сколько утром ушло керосина, так, наверно, назвал бы его еще и “ходячей керосинкой”», – подумал я.
На часах половина девятого, Стубберюд и Бьоланд встают и надевают на себя столько, что мне сразу ясно: они собираются прогуляться. Не говоря ни слова, оба уходят. Остальные продолжают курить утреннюю трубку, некоторые даже принимаются за чтение. Но к девяти часам все поднимаются. Надевают меховые одежды и готовятся выйти.
Между тем Бьоланд и Стубберюд вернулись с прогулки, я слышу выражения вроде: «Зверский холод», «Около склада ветер лютый». Один Престрюд никуда не собирается. Подходит к открытому ящику под дальней койкой, где стоит большая банка, открывает ее, и я вижу три хронометра. Одновременно трое из присутствующих достают свои часы, сличают их и заносят результат в журнал. После этого владельцы часов выходят. Пользуюсь случаем выскользнуть следом за ними. Престрюд и сличение хронометров – это не для моего ума.
Мне хотелось посмотреть, что происходит снаружи. И там уже царило оживление. Из палаток на все лады звучали собачьи голоса. Я не видел никого из тех, кто вышел перед нами; вероятно, они вошли в палатки. В палатках виднелся свет; очевидно, сейчас отвязывали собак. До чего красиво смотрелись освещенные палатки на фоне темного звездного неба! Впрочем, темным его уже не назовешь. Багряная заря одолела полярное сияние. Оно заметно потускнело с тех пор, как я его видел в последний раз. Было похоже, что его поражение предрешено.
И вот на волю высыпала четвероногая орда. Собаки ракетами вылетали из палаток. Каких только мастей тут не было – серая, черная, рыжая, коричневая, белая и смесь их всех. Меня удивил маленький рост большинства собак. В остальном же они выглядели превосходно. Круглые, упитанные, чистые, ухоженные, полные энергии. Они тотчас разбились на группы от двух до пяти штук. Нетрудно понять, что эти группы состояли из близких друзей. Они буквально ласкали друг друга. В каждой группе какая-то одна собака была предметом главного внимания. Остальные сновали вокруг нее, лизали ее, виляли хвостом, всячески выказывая свое смирение. Шла всеобщая возня без каких-либо намеков на вражду.