Моя жизнь
Шрифт:
Но я всегда думала, что у сорной травы крепкие корни.
На следующий вечер, вместо того чтобы оставаться в тепле, я опять отправилась в «Олимпию» и пела. Присутствие Тео меня оживляло.
Но мое возвращение домой было весьма плачевно. Меня должны были поддерживать, иначе я не могла идти. Я не могла говорить, вся дрожала. Меня бросало
Когда меня наконец уложили в постель, я уже бредила — как мне потом рассказывали.
Вот какие воспоминания роились в моем сознании за два часа до того, как я должна была стать мадам Ламбукас.
И опять я твердила себе: «Да, правда, мы любим друг друга, но ведь моя жизнь висит на волоске. Разве не чудовищно с моей стороны привязывать к себе этого мальчика, здорового и сильного, у которого вся жизнь впереди?» И я сказала Тео: «Боюсь, что не смогу сделать тебя счастливым. Все против нас».
Он дал мне договорить. Потом взял за плечи, встряхнул и твердо сказал: «Я хочу на тебе жениться, я хочу, чтобы ты носила мое имя. Ты боишься, что не сможешь меня осчастливить, а я боюсь тебя потерять. Я не хочу больше, чтобы ты думала о своем здоровье. Ты должна наконец лечиться как следует. Я буду о тебе заботиться. В этом заключается роль мужа — быть возле жены, когда она страдает. У тебя слабое здоровье? Я знаю. Разве ты не была больна, когда я признался тебе в любви? Они же все бросили тебя тогда, все разбежались, кроме самых верных. Я был так потрясен, я понял, что люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива».
Я даже слова не могла вставить. Мой Тео не сдавался: «Ты не хочешь растратить мою молодость? Ерунда. Я уже достаточно шатался целые ночи напролет. В двадцать семь лет пора начать более осмысленную жизнь, посвятить ее кому-нибудь. Я хочу посвятить ее тебе».
Если найдется хоть одна женщина, пусть молодая, цветущая, способная устоять против подобных заявлений, — тогда я ничего больше не понимаю ни в женщинах, ни в жизни,
Я не плакала больше, но внутренне раскаивалась. Я повторяла себе: «Ты не заслуживаешь этого. Ты растратила зря столько радости, ты исковеркала столько жизней, начиная со своей собственной».
Но Тео уже понимал, что он выиграл сражение. Опять засияла его улыбка, против которой я бессильна. И вдруг, вытирая мои глаза, он заворчал: «Придется тебя снова причесывать. Поторопись. Ведь нас ждут. Мы не поедем сегодня в свадебное путешествие, мы будем вечером вместе петь! А когда кончатся наши выступления в «Олимпии», я увезу тебя в Грецию».
Потом все случилось очень быстро. И хорошо, правда? Все мои счастливые песни — а у меня есть и такие — пели в моей душе. Пришел доктор, дал мне витамины и тонизирующее.
Я вышла под руку с Тео. На улице последний раз закружилась голова.
Люди, которые ждали меня… Нет, они не свистели! Они требовали, чтобы мы появились на балконе мэрии — здании XVI века.
Когда я вышла из церкви, где мы получили благословение на наш союз, толпа, моя толпа, кричала: «Да здравствует Эдит! Да здравствует Тео!»
В этот момент я перестала бояться за будущее. Будь что будет!
Тихонько, только для себя одной, я бормотала:
Пусть случится со мной невесть что,Мне все равно!Пусть случится со мной невесть что,Мне наплевать!Я была счастлива и готова продолжать свою жизнь, даже если, как поется в другой моей песне, «чем она кончится, — не знаю…»