МОЯ. Не отдам!
Шрифт:
Я отмахиваюсь и изо всех сил ползу на четвереньках в сторону выхода. Живот пронизывают сильнейшие рези.
Спешу изо всех сил подальше от голоса. От.. него.
От фальшивого… него. Потому что настоящий Данис сейчас в тюрьме и точно не может быть здесь. Не может быть здесь!
— Моника. Моника, тише. Тише, Белка, дурная. Ай… Не кусайся… Тише… Все хорошо. Это я. Я, слышишь? Дан.
Меня поднимают сильные руки и крепко прижимают к груди, большие ладони гладят по спине. Дышу хрипло, загнанно. На автомате,
— Пойдем. Этой займутся. Пойдем…
Я бросаю взгляд в палату. Женщина валяется на полу, у нее все лицо в лепешку, и на стене отпечатался кровавый след.
Дурнота подступает к горлу, а там…. ком… Ком, который ни туда, ни обратно.
***
Декорации меняются быстро. Коридоры, двери, палаты.
Кто-то входит и выходит.
Голос Дана баюкает. Мне плохо, когда он перестает говорить.
Я все еще не верю, что он… по-настоящему здесь, со мной. Уговаривает, чтобы меня посмотрели.
Врач направляется в мою сторону, меня клинит. Пальцы стискивают на первом попавшемся предмете.
— Не подходите! — рявкает Дан. — Я сам. Сам ее осмотрю. Можно? Мне можно? — наклоняется.
Его лицо пляшет надо мной, словно прыгающий мячик. Наверное, я схожу с ума, но касаюсь пальцами сильно похудевшего лица мужчины, очерчиваю линию челюсти.
— Надеюсь, он будет похож на тебя, — и отключаюсь.
***
Осло
— Это…
— Проеб, — отрезаю. — Просто проеб.
Яростно смотрю на проштрафившегося.
— Сложно было предусмотреть все.
— Это ваша работа. Все уволены. На хрен.
— Но Моника Львовна…
— Моника Львовна, вашими стараниями, в реанимацию загремела. И если не дай боже… Если врачи не смогут…
Обычно в моем лексиконе боже упоминается в контексте ироничном или ругательном, но сейчас…
Я тоже бываю самонадеян и могу ошибаться, как ошибся, когда сказал, что Моника — абсолютно здорова, а легкие помехи в работе сердца — слишком легкие, чтобы на них обращать внимание.
Если постоянно давать колоссальную нагрузку на механизм, ресурс которого на подобное не рассчитан, сломаться может все, что угодно.
Сейчас врачи борются за жизнь Моники и ребенка.
Я даже помолиться готов небесам, лишь бы все обошлось.
План максимум — спасти жизнь обоим. Но если предстоит выбирать, и выбирать придется мне… Конечно, я выберу ее. Есть ли вообще кто-то еще настолько бесценный и важный для меня?
Была ли такая, чтобы я в самом верном значении этих слов — сходил с ума?!
***
Мне кажется, что операция длится целую вечность.
Мне ничего не сообщают.
Я готов лезть на стены и даже молиться.
Лишь бы благополучно закончилось.
Рядом появляется кто-то из прошлой охраны. Тот самый, что отлучился.
— Иди сюда. Эй, ты… Сюда иди!
Он срывается на бег, я — следом. Нагоняю и пинаю, бью до тех пор, пока меня толпой не оттаскивают от тела, скорчившегося в позу эмбриона.
Видеть этих простофиль не могу.
Как проверяли персонал? Как… Проверили и пошли дуть в карты?! Или дрочить в туалет?
В голове не укладывается.
Расслабились.
Просто расслабились, мать вашу!
Сначала были на чеку, потом потеряли бдительность, ослабили охрану.
Враг умеет выжидать и воспользовался моментом. Никогда не стоит недооценивать противника.
Возвращаюсь в коридор, под светящуюся вывеску с надписью «реанимационное отделение».
Опустившись на пол, вытягиваю ноги вперед. Затылком на прохладную стену. Мысли кипят.
Себя виню.
За неуместную вспыльчивость. Если бы не бросил те слова, мол, разбирайся сама, Моника была бы под двойной защитой.
Ей вообще здесь появляться не следовало.
Виноватый в этом есть только один — я.
Переоценил возможности своих людей.
Недооценил Монику.
Недооценил Калмыка.
Позволил случиться дурному.
Не имеет значени, что мне удалось добраться до Калмыка. Пришлось в открытую. Осторожно — никак.
План был безумный, но выгорел.
Драка заключенных закончилась с двойным смертельным итогом.
Одна — реальная, вторая — фиктивная.
Понадобилось три дня, чтобы все провернуть, подстроив мою мнимую смерть. Впереди еще похороны остаются. Наверное, это даже забавно — прийти на собственные похороны… В других обстоятельствах я бы усмехнулся. Но сейчас мне до смеха.
Страх за жизнь Моники кровопийцей литрами высасывает из меня силы и спокойствие.
Глава 50
Глава 50
Ника
Мне хочется проснуться.
Стряхнуть странное оцепенение, но не выходит. Сил не хватает.
Все время тянет спать, укладывает в сон. Жду от него безмятежности и забвения, но и он — зыбкий, неверный.
Уверенности нет ни в чем.
Пелена слишком поверхностная и в то же время плотная. Я словно по ту сторону матовых дверей, настороженно прислушиваюсь. Прислушиваюсь изо всех сил: шум сильный, но неразборчивый. А образы? Они мелькают. Постоянно мелькают, но размытые и неясные. Как тени. Люди-тени, люди-птицы… Порхают по ту сторону, проносятся мимо.