Мозаика чувств
Шрифт:
– Вер, ну нельзя же так! – спорила Марина, смотря на счастливую подругу, чистящую костюм Федора. – А о себе подумать? Вот чем ты хочешь заниматься? Давай мы тебя устроим в столовую, как раньше, я с заведующей Ниной Васильевной хорошо знакома, не откажет… Ну чего ты молчишь? Ведь жизнь – это не только любовь!
– Как же нет, Мариночка? Если Бог есть любовь, как же это жизнь не может быть любовью?
Марина неодобрительно качала головой – что тут скажешь? 40 лет, ума нет. А вот любовь у нее – есть! О чем тут разговаривать?
Женщина подходит к кровати и вглядывается в лицо Веры, словно
– Здравствуй, Мариночка.
Марина быстро хватает стеганое одело и подходит к подруге. Укрывает и говорит:
– Ну, рассказывай. Как сходила?
Вера сопит – совсем как маленькая – натягивает одеяло на голову: одни глаза блестят неясными осколками неба. Голос раздается приглушенный – словно из-под сотен каменных плит, такие в нем тоска и надлом.
– Перед Федором – стыдно. Не сдюжила, не смогла, – нос засопел громче. – Характер не показала, Марина! – а ведь Федор всегда меня этому учил… Что рассказывать? Даже слушать меня не стали. Начальник – едва не пришиб, так я ему противна со своими бумагами была. Убралась из кабинета вон. О себе-то подумала, а Федю – не отстояла. Не отстояла!
К концу незатейливого пересказа недавно произошедших событий интонации Веры Алексеевны приобретают уже знакомый плаксивый оттенок. Поэтому Марина, последний раз ревевшая классе в третьем, только вздыхает, глядя на окончательно скрывающееся под одеялом лицо подруги.
– Ну и гад он уссурийский, вот что!
Сначала шуршание, затем то, чего и добивалась Марина:
– Почему уссурийский? – улыбка непонимания и любопытства Веры.
– Да редкостный потому что… – Марина деланно хмурит брови, так что две ломаные линии морщинок живо пролагают себе дорогу на тонкой коже. Но затем прыскает от смеха – обаятельно и до того заразительно, что Вера тоже не может сдержаться и начинает смеяться, впервые за все это время. Сначала тихонько, будто проверяя свои силы – могу ли еще, способна ли? – а потом все громче и громче, поднимая перезвончатый смех до потолка, разрывая им стены… Марина смеяться перестает: лицо Веры перекатывается по дивану – туда-сюда, туда-сюда – как будто начинает жить своей жизнью, отдельно от тела, судорожно вздрагивающего от хохота. У Веры случилась настоящая истерика, и такое Марина наблюдает с ней впервые.
– Вер, ты чего, перестань! Соседей с ума сведешь!
Однако она боится, что это Вера – ее милая, всегда тихая, спокойная Вера – сходит сейчас с ума. Приняв решение за считанные доли секунды, она ударяет ее рукой по горящей щеке – резко, наотмашь. Взгляд Веры фокусируется на взволнованной женщине, голова перестает дергаться. Вера Алексеевна глубоко вздыхает.
– Прости… я сегодня сама не своя. Да и не только сегодня, – спешно прибавляет она, заметив приподнятую бровь подруги и уже готовые сорваться с ее губ слова. – Понимаешь, я смотрю вокруг – и как будто ничего больше не вижу. Растеряна…
– Ты-ты-ты-ты-ты! – любимый способ Марины прерывать собеседника – изображать пулеметную очередь речевым аппаратом. – Все это звучит, конечно, хорошо, трагично так – хоть бери и роман пиши – только у нас тут совсем другая история, Верочка! Пора выбрасывать дурь из головы – и идти уже, наконец, в столовую! Работа – вот лучшее лекарство!
Вера смотрит на Марину: все еще тревожное лицо, но осанка, вид, праведная речь – всем хороша. Дома ее ждет муж, шарпей Тошик и три сына – враз приехали из разных городов, погостить с недельку. И чего, спрашивается, Марина – красивая еще, темноволосая женщина с миндалевидными глазами – тратит время на нее, на Веру? Ей бы мужа обхаживать, сыновей кормить… А она – тут, нянчится с ней.
Впрочем, шефство над Верой Марина добровольно взяла лет двадцать тому назад – и ни разу до этого момента не выказала усталости, гнева или слишком явного неодобрения: поведением подруги, ее мыслями и образом жизни. Марина просто появилась когда-то – в качестве жены одного из сослуживцев Федора – улыбнулась Вере и осталась рядом. Был в ее жизни развод, случился новый брак, появились дети – а про Веру она все-таки не забывала. И когда Федора не стало, она, зная о финансовых трудностях подруги, предложила помощь – свою и нынешнего мужа Саши. Вера отказалась, заявила: сама разберусь. Но все оказалось труднее, чем она предполагала. В жизни не нашлось столько любви, как думала Вера, живя с Федором.
– Работа? Какая работа? – Вера озадаченно смотрит на Марину.
Женщина раскрывает глаза от удивления и щелкает пальцами:
– Прием, ты меня слышишь вообще?
Вера елозит на диване, откидывает одеяло, садится – с идеально ровной спиной, как истукан. Оглядывается по сторонам и вдруг деловито и необычайно холодно замечает:
– А я всегда знала, что Саша твой – не прочь сходить в левом направлении.
Марина издает какой-то булькающий звук, поперхивается и – уходит на кухню за стаканом воды. Вернувшись на ватных ногах, она видит Веру, спешно собирающуюся на улицу.
– Повтори, что ты сейчас сказала. Вера!
Марина вцепляется в плечо Верочки, пытаясь остановить: та уже стоит у двери в зимней куртке и наматывает легкий платок на голову.
– А ты что, не слышала? – с небывалыми для себя ехидными нотками в голосе интересуется Вера. И резко щелкает пальцами у Марининого носа – как будто искру высекает огнивом. Марина отшатывается. Хлопает входная дверь. Женщина подходит к телефону и полусомнамбулически начинает набирать знакомый номер.
************************************************************************
«Ты – генерал, Федор, как есть генерал! Ты…
– генерал! – заканчивает вслух Вера. – Я – генерал!
Женщина уверенно шагает по известному маршруту, поминутно повторяя одну и ту же фразу. Зимняя куртка ей не мешает, равно как и нелепо замотанный на голове платок. Мешает хруст – где-то в районе солнечного сплетения. Вера кидает на свою грудь тревожные взгляды, но хруст – не утихает, стоит в ушах.
Она долго была Верой неправильной, очень долго. Не знала, что генерал!
Хр-хр-хр….