Мозаика мертвого короля
Шрифт:
Демоны меня побери, мало мне Закройщика. Возможно, его игра? Подослал? Вряд ли, к наложницам он и близко не подойдет, — король знает о его вожделениях. Сам Эшенба девку подтолкнул? Едва ли.
Был намёк, или она просто так болтала? Сумасшедшая.
Самое отвратительное, — её взгляд. Печаль и понимание. Словно не вечно опьянённой шлюхе в глаза смотришь, а человеку.
Борода умер ночью, и ранним утром мы сбросили его завернутое в плащ тело в море. За Острым мысом течение тянуло в открытое море — боги подтвердят, как много парней отправилось с этой скалы в последнее
Мы швырнули Бороду подальше от пены прибоя. От развалин замка за похоронами наблюдали, — две женских фигуры и одна помельче. Я разглядел Жани. Видимо, не спалось красотке. Что же она вчера всё-таки хотела от меня?
Выход в море, даже краткий, взбодрил короля. Он приветствовал меня таким знакомым кашлем-хохотом. Мы сразу прошли в лекарскую. Король, расстёгивая дублет, повалился на койку. Молчун развернул свёрток с несколькими кусками свежей кожи. Мы поменяли лопнувшую заплатку между королевских лопаток. Закройщик вертелся рядом и вкрадчивым шёпотом давал идиотские советы.
Молчун еще накладывал последние стежки, когда король спросил о глорских делах. Я рассказал о снадобьях, — у двери Закройщик, не осмеливаясь меня прервать, радостно засучил ногами. Новости о колдунах король воспринял несколько хуже. Пинок швырнул меня к двери, я врезался в Закройщика, и мы вместе рухнули на пол.
— Либен, мой друг, — я тебя просто не узнаю. Я сказал — нужен колдун. Всё равно какой, главное, сильный, — король приподнялся на локтях. Пятнистое лицо, угловатые пятна заплат на спине и ягодицах, — одни лоскуты были светлей, другие, обожжённые солнцем, казались почти чёрными. При желании можно было подсчитать, сколько честных моряков, хитроумных купцов и благородных лордов пожертвовали свою шкуру Эшенбе. Но ничего считать мне сейчас не хотелось, — едва дышал.
— Но, мой король, — прохрипел я, с трудом садясь. — Колдуны разные. Я не мог знать, какой больше соответствует нашим планам.
— Планы? — король на миг задумался. — Планы выдумывает Закройщик. Эй, мой друг, какой из двух колдунов нам нужнее?
— Полагаю, нужно взять астролога, — Закройщик вытер кровь с разбитой губы. — Раз лорд Адальберт его держит при себе, значит…
— Решено, — перебил король. — Либен, заглянешь в Цитадель и возьмёшь мудреца. Отрежем пальцы этому рисовальщику, возможно, он способен на что-то потолковей каракулей.
Я и двое парней немедленно отправились в Глор. Ужинать нам пришлось уже в пустошах.
— Сколько весит колдунишка? — спросил Рыбоед, встряхивая мешок.
— Кто ж его вешал? — отозвался Лесли. — Говорят, молодой. Наверняка отожрался в Цитадели. Получается: и молодой, и сытый, — значит, толстый. Готовь мешок покрепче и попросторнее.
План у нас имелся. Две вещи мы уже знали точно, — колдуна зовут Эмруозос, и около полуночи он будет в Орлиной башне. Ещё у нас имелся проводник, — один из бывших стражников, отлично знающий Цитадель. Ждал нас и сообщник, вернее, сообщница внутри Цитадели. Но она своё дело уже практически
Королевский замок Глора вместе с обширным комплексом укреплений, складов и пристаней, — всё вместе для простоты и именовалось Цитаделью, — я немного знал. Успел покомандовать своей сотней на западной стене, пока то, что от нас осталось, не выбили к порту. Но сам бы я соваться за стены не стал, — времени порядочно прошло, что-то там наверняка перестроили, заблудиться проще простого. Да и расположение караулов мне нарисовали лишь приблизительно. Собственно, даже в таком виде, план был проработан куда детальнее, чем обычно заведено у нашего короля.
— Если готовы, чего ждём? — спросил я.
Мы двинулись налегке. Неброская одежда, озабоченный вид припозднившихся горожан. Из оружия только ножи и кинжалы. Единственное, что нас могло выдать, это спрятанные в мешке матерчатые маски и «кошка» с крючьями, обмотанными тряпьём. Еще у Рыбоеда имелась полудюжина метательных звёздочек, — к ним он пристрастился ещё на Жёлтом берегу. Впрочем, сейчас этой забавой увлеклись и в Глоре. В тавернах пошикарнее благородные господа устраивали целые состязания и выигрывали (или проигрывали) немалые деньги. Рыбоед наверняка и в подмётки не годился знатокам экзотической забавы, зато звёздочки не раз спасали его облезлую шкуру.
Мы вышли к Белому каналу, так и не встретив патруля. Было ещё слишком рано для нормальных воров и грабителей. Едва стемнело, за массивными башнями Цитадели слегка розовело закатное небо. Кое-где уже зажигались огни.
Мы сидели в тростнике, на заранее присмотренном Рыбоедом замшелом бревне. Мошка не слишком досаждала. Из-за Садового канала долетала едва слышная музыка, — где-то там, за глухими заборами прятался «Померанцевый лотос». Хорошее заведение. Спокойное, приличное, с отборными девочками. Деньги брали немалые, но хоть понятно, за что. Бывал я там пару раз. После дела можно зайти, взять какую-нибудь рыжую-голубоглазую.
Видят боги, что-то у меня одни бабы на уме. После дела нам придётся срочно сматываться. Если говорят правду о том, как ценит лорд Адальберт своего астролога, шум поднимется изрядный.
— Живут люди, — заметил Рыбоед, отмахиваясь от мошкары. — Сейчас уже по домам расползлись, позёвывают, жён по заду похлопывают.
— Ты вчера тоже похлопывал, — заметил Лесли.
— Так то шлюху. Жену, её же хлопнешь, и там всё трясётся, трясётся…
Парни покосились на меня. Надо думать, вспомнили, что я тоже был женат.
— О деле думайте, — напомнил я. — И слушайте. Наведёт стражу наш местный приятель, тогда нав будем по задницам хлопать.
Парни, ухмыляясь, глянули на мутную воду канала. Разом вспомнилась песенка, ныне модная в столичных тавернах. Пелось там об одном крепком герое Севера, вернувшемся из-за океана. Боец на радостях крепко поддал, а глупая неопытная нава вознамерилась утащить его в канал. Герой оказался покрепче и тут же, на берегу, обошелся с рыбохвостой красавицей сурово. Не выдержав геройского напора, нава принялась взывать к помощи подруг и родственниц. В общем, навы лезли на берег одна за другой, и со всеми разошедшийся герой обходился круто. Судя по количеству куплетов и детальным подробностям, сочинял песенку совершенно изнемогший от воздержания поэт.